Наглость — второе счастье. В Москве — первое. В 90‑е мало кто из обладающих властью не принял участия в параде негодяев. Через два десятка лет быть негодяем было признано обязательным…
Что не вызывало сомнения — это хазарский путь, где иудейская вера новых правителей — правящего слоя, уже как обязательное, как высшая партийная принадлежность. Но это не вера, хотя и религия, она основана на сиюминутной выгоде и предлагает вход без права выхода на основе элитарности. Все, кто в организации — высшие, кто вне ее — низшие, и с ними можно делать что угодно — как с домашним скотом…
— Победим? — настойчиво спрашивает Седой, понимая, что — нет, вряд ли, но здесь уже скорее сходясь мыслью с неизвестным ему Монтенем; что бывают поражения в своей славе не уступающие величайшим победам, как так — 300 спартанцев, удерживающих ущелье у Фермопил или Брестская Крепость…
Извилина пожимает плечами.
— Группу жалко! — говорит Седой.
— Другие не справятся.
— А ты, Извилина, значит, всерьез решил помирать?
— Кому–то надо — людей не хватает.
— Без тебя не раскрутится.
— Раскрутится! — уверяет Извилина. — Обязательно раскрутится. Только чуть медленнее, как бы само по себе… Одним из важнейших факторов операции, является создание и последующее продвижение работающей Легенды, ей нужна опорная точка, но желательно несколько. Сократ не просто яд выпил, он и чашку за собой вылизал. Но здесь только второе было его собственным решением — протестом, первое — обязанностью.
— Замену приемлешь?
Извилина отвечает не сразу. Сказано не с бухты–барахты. Таким не бросаются. Отказ оскорбит. Одновременно понимает, что с его помощью легче начнут следующий этап этой сложнейшей операции и, помоги Михей, затеют другие, и хотя нет надежды дожить до конечного, но… Бессмертие откладывается. Каждой ветке гореть по–своему.
— Серега, я тебе так скажу: не начавши — думай, а начавши — делай! Думай, пока есть время, в полную силу, а потом уже под мысль не останавливайся! Не жалей ни о чем. И никого! Нас тоже.
Видя последствия, не сотворишь великого. Малого тоже не сотворишь. И продолжения тебе не будет. Сергей отказывает себе в праве переживать об уроне. Прислушивается к себе. Нигде не больно? Значит и не тошно.
— Стоит ли? — спрашивает у Седого, не договаривая остального.
— Некоторые знания слишком утомляют — пора уходить.
— А кто по России дежурить будет?
— Была бы Россия, а дежурные найдутся.
И тут Извилина понимает, что, если сам он выживет — ему жить в деревне и учить детей. Долг этот на нем повиснет. Не прост Седой — собственную многоходовку выстраивает, посмертную.
