Сейчас он дома, один, лежит на ковре среди комнаты, разглядывает узор и водит пальцем по черным, зеленым и серым вытканным листьям, слушает тиканье настольных часов и хлопанье двери лифта.
Почему же сейчас на душе у него легко и весело? Почему ему хочется подсесть к зеркалу, улыбнуться, посмотреть, идет ли ему улыбаться, так ли это естественно, как, скажем, дышать или спать? Почему он твердит: «Все дивно-дивно…» — и само это слово звучит для него так дивно?
Наверное, так бывает, когда разберешься и видишь, что за весь день ты никаких таких бед не натворил. А, да что уж скромничать! Скромность хороша только тогда, когда мы не темним. Ты даже гордишься собой. Ты совершил такой поступок, который поднимает тебя в собственных глазах. Ты мысленно жмешь себе руку и обещаешь подарить себе коньки с ботинками. Наверное, так бывает, когда ты впервые уясняешь себе, что означает слово «благородство». Хотя его часто употребляют и ничего в нем нет загадочного, до тебя только сейчас вот доходит вся его суть, глубокий и точный смысл, чего не найдешь ни в каком словаре.
И тебе становится весело и хорошо. Ты готов кричать, гикать. Готов звонить по телефону и просить: «Валериу, Валерикэ, будь другом, не сердись, спроси опять, как тогда в Кее: «Что это на тебя нашло?» Мне страшно хочется рассказать тебе, Валерикэ, до чего же мне весело и хорошо… ты замечательный человек… Паула изумительная красавица… Я победил англичан и бразильцев в футболе со счетом 3427: 0.
Благородство… А ведь красиво звучит! И правдиво!
Правду и красоту сложнее всего определить. Уф! Очень сложно!
Небезызвестный Дэнуц с последней парты удумал захрюкать на уроке истории. Он такой трус, что, когда учитель спросил, кто это безобразничает, Дэнуц даже не встал, а совсем наоборот — молча нагнулся, притворился, будто завязывает шнурки на туфлях. Учитель повторил: «Кто?» И опять: «Кто?» И еще раз: «Кто?» Дэнуц покончил со шнурками и воззрился в потолок. Тогда ты встаешь и говоришь:
— Я.
— Неужели ты? — спрашивают тебя.
— Я безобразничал.
— Не может быть. На тебя это не похоже.
— Извините, пожалуйста. Сегодня я сплоховал.
— Садись. Я слишком хорошо тебя знаю.
— Простите, пожалуйста! Я хрюкал. Вернее говоря, кто-то в классе хрюкал, а если уж никто не признается, может, это я… Кто-то ведь виноват.
— Тебя устроит, если я запишу в классном журнале, что у тебя хромает дисциплина?
— Не устроит, но факт остается фактом. Вы же слышали хрюканье. Не в другом классе, а в нашем. У нас никто не признается. Кто-то ведь должен признаться.
