Следователи и прокуроры были уверены, что Алексей Владимирович как бывший коллега обязательно станет с ними сотрудничать и начнёт на всех, как говорится, стучать. Но Алексей как человек по-настоящему верующий неукоснительно соблюдал десять заповедей. Для него такие понятия, как преданность друзьям, верность данному слову, честность и порядочность - не пустой звук. Он, конечно, отказался «сотрудничать» и оговаривать руководство ЮКОСа, поэтому эти лживые следователи, прокуроры и судьи, решили его наказать. Тем более, было указание сверху. В этом никто не сомневался. Ему приписали очень многое. И несколько покушений, и несколько убийств. Ни одно из обвинений не было доказано. Он сидит пожизненно. Очень и очень его жаль. Он удивительно честный и благородный человек. Я считаю, что Алексей Владимирович - просто настоящий герой.
Второго июля того же 2003 года у нашей Ириши был день рождения. Ей исполнилось двадцать пять лет. Этот день был омрачён арестом Платона Лебедева. Я помню, что прилегла на террасе отдохнуть и задремала. И вдруг сквозь сон слышу голос диктора по телевизору: «Арестован Платон Лебедев». Я вскочила - в тот момент я поняла, что идёт наступление на ЮКОС, и всё очень серьёзно.
Третьего числа сообщили, что руководители ЮКОСа Ходорковский и Невзлин вызваны в прокуратуру. Я дозвонилась до Лёни, и он намекнул, что против них затевается дело, сказал, что завтра, 4 июля, они с Мишей должны быть в прокуратуре, и добавил: «Учтите, я могу оттуда не выйти». И ещё добавил: «Мы, конечно, ни в чём не виноваты!» Мы с Борей ни секунды в этом не сомневались, но можно себе представить, в каком мы были состоянии. Я всю ночь не спала. Утром Лёня и Миша поехали в прокуратуру, мы об этом знали и день провели у телевизора. Тогда СМИ были ещё относительно свободными.
4 июля 2003 года - для нас это страшная дата. Мы каждый год в этот день вспоминаем всё происходившее заново. Ожидание было мучительным. Через два часа отпустили Мишу Ходорковского. Он вышел из здания прокуратуры, на ходу дал какое-то интервью, мол, всё нормально. И уехал. Лёню продержали до самого вечера. Думаю, часов до шести. Можно себе представить, что мы пережили. Весь день мы мысленно возвращались к этой его фразе, что он может из прокуратуры не выйти. Когда вечером Лёню выпустили, у него был измученный вид. Он был бледен и выглядел осунувшимся. К нему подбегают журналисты, начинают задавать вопросы, один из которых звучит так:
