— Да уж, — мрачно изрекает Каблуков, — башка от дыма раскалывается, а тебя все нет.
— Да некогда было, вот и замешкался. Что надо–то?
Каблуков обрисовывает конфиденту свою проблему. Конфидент ничего не отвечает и впадает в долгое размышление, позволяющее Д. К. выпить еще одну чашку (точнее же говоря — стакан) чая без сахара.
А единорог–то тебе на что? — наконец отвечает нечто.
— Что единорог? — не понимает Д. К.
— Да ни что, а какой, — возмущаются сидящие на окне клубы табачного дыма, — тот самый, что у тебя на шее висит, на золотой цепочке, хотя следовало бы на серебряной.
— Почему это на серебряной? — недоумевает Джон Иванович.
— Так ведь твой металл — серебро, не знал разве?
— Знал, — удрученно отвечает Каблуков, — но как–то не догадался переменить, а это разве важно?
— Все важно, — умудренно отвечает нечто и продолжает: — Так что обратись к единорогу, знаешь, как это делается?
Каблуков пытается вспомнить и наконец машет в отчаянии рукой.
— Все я забыл, — говорит он грустно, — всему разучился и все забыл.
— Ну вот будет повод и вспомнить, — серьезно замечает нечто и начинает потихоньку таять в проеме окна.
— Ты что, уже? — испуганно спрашивает Каблуков.
— Уже, уже, — заявляет нечто и оставляет его в одиночестве.
Еще какое–то время Д. К. по инерции смотрит в окно, а потом понимает, что больше ему никто и ничего не скажет, так что надо начинать действовать. Он снимает с шеи цепочку с висящим на ней изображением единорога и пытается вспомнить, как сделать так, чтобы тот ожил. Но ничего не получается, ни одно заклинание не приходит на ум, ни одна спасительная ассоциация не пронзает каблуковское сердце. «Боже», — в тоске думает Каблуков, понимая, что придется лезть в книги. Книг у него много, но где искать? Он берет один том — ничего, хватается за другой — тоже ничего. Тогда Джон Иванович решает прибегнуть к системе и начать с освежения в памяти того, что же это такое, единорог и обращается к услугам имеющегося у него двухтомника «Мифы народов мира», ибо чего–то более существенного под рукой не оказалось. В первом томе этого издания, на 429‑й странице он наконец–то находит интересующую его статью, из которой следует, что: «ЕДИНОРОГ, мифическое животное (в ранних традициях с телом быка, в более поздних — с телом лошади, иногда козла), именуемое по наиболее характерному признаку — наличию одного длинного прямого рога на лбу. Самые ранние изображения Е. (как однорогого быка) встречаются в памятниках культуры 3‑го тыс. до н. э. в частности на печатях из древних городов долины Инда — Мохенджо — Даро и Хараппы, представляя собой один из наиболее значимых священных образов…» Все дальнейшее подобно уже приведенному описанию, из чего Каблуков узнает, что греческая (Ктесиас, Аристотель) и римская (Плиний Старший) традиции рассматривали единорога как реально существующего зверя и связывали его происхождение с Индией и Африкой, что в переводах Ветхого Завета с единорогом идентифицировали зверя (идут закорючки на иврите), что значило «лютый зверь», что символика единорога играет существенную роль в средневековых христианских сочинениях, восходящих к греческому тексту «Физиолога» (2–3 века нашей эры), что единорог рассматривается как символ чистоты и девственности, и — согласно «Физиологу» — единорога может приручить только чистая дева и так далее, и так далее, и так далее, включая то, что именем единорога названо одно из экваториальных созвездий. Последнее, надо сказать, отчего–то произвело на Каблукова наибольшее впечатление, хотя как оживить упомянутое животное, он так и не узнал.
