Ее унесли.
– Да поди же к ней! – посоветовала одна из примадонн. – Пусть успокоится.
– А черт ее дери! Пусть дохнет! Господа! Репетиция! Репетиция! По местам!
Но репетиции не суждено было продолжаться. На авансцену вылетела третья примадонна:
– Это уж черт знает что! Я молчала! Я все терпела! Но этого не потерплю! Здесь не театр, здесь…
И она начала «выражаться», как говорят в оперетке.
– Гараська! Гараська! Что ж ты стоишь как пень? – заорала она на мужа.
Третья примадонна была раньше горничной. Ее муж служил где-то в лакеях. Они сошлись и пошли на сцену. Она не знала грамоты, и муж «начитывал» ей вслух роли. Он состоял при жене и, служа на маленьких ролях, носил необыкновенные пиджаки и проигрывал на скачках тысячу рублей жалованья, которые получала его жена.
– Гараська, вступись! Это твое дело!
– Я не позволю оскорблять моей жене! – решительно заявил «Гараська».
– Да что случилось? Ради Бога, что случилось?
– Да как же, помилуйте! – обратилась взволнованная примадонна ко мне. – Я по пьесе должна газетную утку убивать. Я требую ружье. А бутафор мне говорит: «Вам из ружья стрелять нельзя, вы всю публику перепугаете. Я вам дам монте-кристо[5]». Я артистка! Я знаю, что мне надо делать, чего не надо! Это интриги! Это зависть! Публика всегда любит, когда женщина из ружья стреляет. Это успех! А у меня ружье отнимают! Монте-кристо! Не желаю я совсем какими-то дурацкими стрелами стрелять.
Я ничего не понимал.
– Да ведь монте-кристо-то тоже ружье, дура, – в отчаянии заорал режиссёр, – только что меньше.
– Тоже ружье? – удивилась примадонна. – А ты не ори без толку-то. Не горничная. На горничных ори! Ежели ружье – я согласна. Из ружья я всегда согласна.
– Господа! Репетиция! Репетиция! По местам!
Но репетицию вести было трудно. Хористы просились:
– Нам домой пора! Есть хочется!
Актеры послали за колбасой и водкой, и теперь многие были в «полсвиста», как они выражались.
– Нас в Киеве вот как публика любила! – орал один. – На вокзале, когда уезжали, молодежь стеной стояла. «Ура» кричали, цветы. В вагоны лезли. «Возвращайтесь», орут. А он, – рассказчик показал на совсем опьяневшего старого актера, – он тогда пьян был, высунулся из окна да как гаркнет: «Дураки! Чем оперетку провожать, вы бы в драматический театр шли!»
Все расхохотались: у них не было даже самолюбия.
– При таких обстоятельствах репетицию продолжать нельзя! – заявил мне режиссёр. – Да вы не беспокойтесь, завтра на спектакле они подтянутся!
