Я обратил внимание на голубой межевой столбик, у которого кто-то посадил цветы. Алые гвоздики цвели и в непогоду, наперекор сентябрьским северным ветрам и унылому зябкому дождю.
Я подошел ближе, прочитал надпись. Так вот почему здесь посажены цветы! На запад и юг — Украина. На север и восток — Россия. Далеко, да, слишком далеко мы зашли!
Какие-то люди длинной медленной вереницей тянулись через поля. У многих на руках, на плечах — дети. Снова беженцы… Женщины, ребята, старики. Молчаливое скорбное шествие народа Украины под защиту братской Руси.
Маленькая девочка едва семенит ножками, обутыми в рваные башмаки. На личике пыль, на платьице комья грязи. Как видно, она идет уже давно, малое человеческое дитя, которому тоже грозит фашистская пуля.
В руках девочки кукла. Всё брошено, а с этой гипсовой Таней девочка не может расстаться: ведь кукла для нее — живое существо, а сама она — как мама.
Сеет дождь, и мелкие капельки текут по лицу девочки, оставляя темные бороздки, текут по неподвижному лицу куклы, и девочка осторожно вытирает их подолом платьица и говорит заботливо:
— Не надо, Танечка, не плачь…
Я отворачиваюсь, стиснув зубы, и отхожу от межевого столба. Потом наблюдаю за вереницей беженцев издали. Вот и они остановились у межевого знака, и старый, сгорбленный, седой человек медленно снимает шапку.
Он поворачивается и смотрит на запад, в просторы родных украинских полей. Потом опускается на колени и целует землю. Женщины, дети — все опускаются на колени.
В жизни есть минуты невыразимо глубокого значения. Я вижу, как собирают они по горсти земли, завертывают в платочки и прячут на груди.
О, славная, добрая мать Украина! Я — русский. Но твои страдания — это мои страдания, и твои раны — мои раны.
18 сентября наша бригада сосредоточилась в селе Орловке. Предстояли тяжелые бои.
Война… Войну в Донбассе я как-то интуитивно предчувствовал. Я был в октябре 2013 в Мариуполе и Донецке, еще за месяц до Майдана, когда не было каких-либо объективных причин предполагать грядущую войну. Но почему-то это как-то чувствовалось, в самой атмосфере. Хотелось бы сказать, что пахло грядущей войной, но это было как-то уж легкомысленно. С началом войны я не мог остаться равнодушным не только потому, что война с фашизмом была небезразлична только по каким-либо идеологическим соображениям, но и потому, что война с бандеровцами для меня носит в каком-то смысле и семейный характер. Еще в годы Великой Отечественной войны бандеровцы убили моего прадеда, простого крестьянина из Волынской области — попросили зимой показать дорогу, а потом убили его и утопили в проруби. Так что можно сказать, что к бандеровцам у меня есть и свои личные счеты.
