— Условия такие, — поджав губы, Рубец защелкал зажигалкой и, к ужасу Валентина, поднес ее, вспыхнувшую, к зажатому в пальцах посланию Митрича.
— Сдаешь всю кассу моим людям…
Бумага занялась нехотя, и Рубец, кивнув на парней в коже, по–прежнему игнорировавших Валентина, словно директор общался сам с собой, повернул крохотный свиток загоревшимся концом вниз — так, чтобы целиком утопить его в пламени.
— Двадцать процентов от заработанного — твои. Оплата в конце недели, день можешь выбрать сам…
Спрятав зажигалку в карман, Рубец бросил бумажку, вернее то, что от нее осталось, в пепельницу — дотлевать, испуская дух в виде белого дыма.
— Сейчас с ребятами познакомишься, пройдешься, так сказать, по цеху, осмотришься.
Пока парни в коже продолжали невозмутимо и, как показалось Валентину, слегка надменно смотреть в глаза Рубцу (интересно, а как он успевал смотреть в глаза сразу троим?), у Валентина где–то внутри словно уронили рельсу: он почувствовал, что не в состоянии пошевелиться. От бессилия у него задрожали руки, а еще — от одной мысли, что ему, еще вчера смотрящему в кишиневской тюрьме, теперь, чтобы не сдохнуть на воле, придется горбатиться на какого–то недоноска, в котором так жестоко ошибся Митрич.
— Это все, что я могу для тебя сделать — развел руками Рубец.
— А что делать–то?
В душном кабинете — на стене висел ящик, который Валентин принял за кондиционер, но он почему–то не работал — повисла пауза, и Касапу почувствовал, что духота становится невыносимой.
— Да, постарел Митрич, — подмигнул своим молодчикам Рубец, — а мне сказали, что ты — профи.
— Я смотрящий, — насупился Валентин.
Парни в коже одновременно повернулись к Валентину, будто услышали кодовое слово.
— Кто–кто? — театрально подставил ладонь к уху Рубец, — я что–то не расслышал.
— Смотрящий!
— Смотрящий под кем? Не под грозным ли Митричем, а? Да вот он, твой Митрич, — схватив пепельницу, Рубец перевернул ее, обрушив на стол снегопад из пепла, — нет его больше! — он вскочил, поправляя брюки. — А ты — щипач, причем первоклассный. Для тебя здесь, на рынке — эльдорадо просто! Тьма народу и у каждого кошелек. Митрич ему сдался! Другой бы ползал тут, ноги целовал, что к себе беру. Кому ты бля такой нужен…
Валентин слушал Рубца молча, потрясенный — нет, не его словами — а собственными мыслями. Мать твою за ногу, а ведь купился! Как это, оказывается, просто — торговать собой! И одновременно — продавать других.
— А, может, Митричу хотя бы, — начал Валентин, не понимая, кто заставил его, вскочив с кресла, пятиться спиной к выходу — возможно, Рубец, который, словно забыв о присутствующих, стал озабоченно раскладывать папки на столе, — может, помочь как–то, я не знаю…
