Последние лучи солнца проникали в окна золотыми полосками, в которых тихо колебались пыль и синеватая дымка от ладана. По временам чьи-нибудь шаги скрипели и смолкали, и опять в церкви стоял только ровный голос чтеца, да еще какой-то шорох, шепот чьей-то молитвы.
Я еще в первый раз был в тюремной церкви, да и вообще в церкви не был уже давно, и теперь на меня ее тишина и спокойствие и ровные звуки начинавшейся службы подействовали особенным образом. Опять, как в то утро после моих снов, мое сознание двоилось и не могло слить в одно целое воспринимаемых ощущений. С одной стороны, в душу веяло привычным спокойствием. Вспоминались наша светлая гимназическая церковь и вечернее солнце, глядевшее, как и теперь, в ее окна косыми золотыми лучами, шелест каштанов в саду и тихое чириканье воробьев, собирающихся на покой в кустах сирени… И тихий мир, точно веяние невидимых крыльев ангела, касался разнеженной души кроткими воспоминаниями детски-чистой и возвышенной веры…
Но тотчас же разнеженный взгляд падал на эти решетки кругом… Слух поражало тяжелое треньканье кандалов на хорах, и на одеждах людей, пришедших молиться, я видел клеймо позора. Когда же поэт-причетник открыл левую дверь иконостаса, – я увидел за алтарем в большом окне – распятие… Громадный крест над алтарем – и Распятый, казалось, простирал над небольшим храмом свои израненные руки. Вся фигура и эти раскрытые объятия ясно рисовались на фоне светлого еще неба, глядевшего в окно, но еще яснее выступали из-за них… крепкие прутья железных решеток, вставленных в окна церкви-тюрьмы…
Это было первое напоминание, но… спасибо Распятому за эту горечь. Жизнь полна неисходных противоречий. Ее логика неумолима, она ведет от посылки к выводу, от вывода к другому, и так идут целые цепи выводов, стройных, последовательных и неразрывных, как железные звенья… Без тюрем не обходится ни одно общество. Тюрьмы надо запирать, иначе незачем было бы их строить. Церковь в тюрьме. Из нее можно убежать, как из всякого другого места, стало быть, нужно оградить и церковь… Здесь все так связно, все так поразительно, так неумолимо ясно, что ниоткуда вы не услышите возражения… «Реальная» жизнь не имеет аргументов против неумолимой цепи подобных посылок и заключений. Но вот эту цепь внезапно разрывает образ Распятого, подымающийся высоко над нею. Он простирает свои израненные руки, и его черты глядят на логику фактов с неотвратимым укором: смотрите, люди, – меня, символ свободы, поместили вы рядом с символом рабства, меня вы заключили за железные решетки, меня, разбившего цепи…
