Символ - Владимир Галактионович Короленко

[1]

– Не хотите ли пройти в церковь? – спросил у меня Зимин.

Со двора несся к нам надтреснутый звон колокола тюремной церкви. Была суббота. В мастерских кое-кто прекратил работу, но вообще не видно было, чтобы к вечерне собирались многие. Я пошел вместе с Зиминым и Кепарским.

Миновав несколько коридоров и поднявшись во второй этаж, Зимин отпер небольшую дверь на блоке, и мы вошли в какую-то конурку, заменявшую передний притвор. Церковь находилась в середине, в здании, соединявшем два корпуса; с двух сторон в нее входили из двух корпусов арестанты. Средний ход предоставлялся публике, входившей со двора в средние двери.

Из переднего отделения мы вошли в боковое отделение самого храма. Это было длинное, довольно высокое и просторное помещение, но оно разделялось саженными темными перегородками на три части. По бокам, за решетками, стояли арестанты; они же помещались сзади на хорах; в среднем отделении стояла остальная публика. Решетки доходили вплоть до солеи и у ее ступеней заворачивались под углом решетчатой же дверцей. Таким образом, и здесь мы были с четырех сторон охвачены оградой…

Когда мы вошли, церковь была еще почти совершенно пуста. Молодой арестантик в чистеньком халате, в белых чистых подвертках, изящно обернутых ремешками, в вычищенных ваксой «котах», ходил у иконостаса, зажигая свечки. Каждый раз, когда он поворачивался к публике спиной, на ней сверкал новенький желтый туз и какие-то буквы.

По лицу это был еще очень молодой человек, почти мальчик. Он ходил, как-то слегка сгорбившись, наклонив голову, как всегда ходят в церкви люди, обремененные наплывом благоговейных ощущений.

Ступал он тихо и каждый раз, установив свечку, истово и с расстановкой крестился. От Зимина я узнал, что это был тюремный поэт, с произведениями которого читатель уже отчасти знаком. Он был искренне набожен и в длиннейшем послании к некоторым девицам из арестанток (посланий, от которых я избавляю читателя – хотя они и находятся у меня в руках) внушал им, что посылать секретно поцелуи и записки человеку, прислуживающему во время богослужения, – несогласно с правилами истинного благочестия.

Какой-то еще незнакомый мне арестант, с строгими чертами лица и с очками на глазах – ровным и «проникнутым голосом» читал псалтырь. Этот голос, звучавший размеренно и строго, без повышений и понижений, наполнял пустой храм, отдавался в углах над хорами и проникал в душу привычными с детства впечатлениями вечерней службы…