Цесаревич Александр в гусарском ментике сидит против отца.
Безбородое полное лицо цесаревича затемнено щитком жирандоли. Его светлые волосы гладко зачесаны вбок, и чуть навыкате его близорукие, голубоватые глаза.
Принц и князь запоздали, и до обеда цесаревич высказывал отцу свои любимые мысли о том, что «надобно плюнуть на Европу», что Россия должна двигаться на Восток, «повернуть к Европе спину».
Император слушал его недоверчиво и насмешливо, цесаревич чувствовал это по сощуренным глазам отца и по тому, как он раза два зябко зевнул.
– Прости, Саша, – сказал император своим приятным баритоном, слегка картавя. – Но ежели Россия, по твоему плану, станет Востоком, ненавистная тебе Европа все равно пожрет Россию, как пожирает все слабые и вялые народы Востока. Нет, братец, без европейской мощи Россия ничто, и твоя бородатая православная китайщина, прости меня, сущий вздор…
Цесаревич вспыхнул, тронул кованую жирандоль, бронзовую статуэтку Шамиля на тонконогом коне, в косматой бурке и с карабином в косматом чехле.
Он торопливо наговорил отцу резкостей о планах татарского парламента, о либералах из Государственного совета, о хитром армянине, графе Лорис-Меликове.
– Уверяю тебя, отец, все это не спасет Россию… Государство спасет только мужик.
Император бросил сигарету и взял другую:
– Полно тебе… Твои бородачи так же опасны Империи, как нигилисты: и те и другие не понимают, не ценят ее.
Замолчали. Цесаревич понял, что обидел отца, что надобно просить извинения, но не просил из упрямства и еще потому, что боялся слез.
Император посмотрел сверху на голову сына, где уже сквозила ранняя лысина, и рассмеялся высоко и свежо:
– Упрямый ты у меня мужик, Александр…
Цесаревич быстро поднял глаза. Отец без галстуха, белый ворот тонкой рубахи на милой, белой шее застегнут золотой запонкой. Глаза цесаревича заволокло слезами:
– Я был резок, прости.
Император поднялся во весь рост:
– Застегни, Саша, ментик и пройди к императрице. Я переменю мундир… Уже шесть. Мы опаздываем к обеду.
В дверь кабинета легко постучали.
– Да-а-а, – грассируя, сказал император и красиво повернул к дверям голову. – Прошу…
Вошла цесаревна Мария Федоровна. В белом платье, невысокая, легкая, с тяжелой косой, подобранной под сетку, цесаревна казалась тоненькой девушкой с большими темными глазами. Ее маленькие туфельки неслышно скользили по паркету.
– Извини, Мари, – сказал император, прикрывая шею крупной рукой, – я не в параде.
