Сюзи неспешно стала отстегивать на спине корсаж. Она поднялась, и небесно-голубой воздушный шар лег боком у ее ног, точно еще выдыхая воздух. Сюзи плавно повертывалась перед зеркалом, она любовалась своим телом, точно бы охваченным в свете газа серебристо-смутным нимбом. Ее темные глаза, мерцающие и печальные, смотрят на нее. Как ей грустно и горько сегодня, она сама не знает почему.
И вдруг над створками она увидела лошадиное лицо Фервака, сдернула с кресел черный капот, прижала к груди, еще картонку, еще шляпку, как стыдливая Венера, и вскрикнула:
– Ты… Уходи, ты.
– Но…
– Или ты не понимаешь, что сегодня я не могу спать с тобой. Уходи.
– Но…
Черная атласная туфелька щелкнула Фервака в лоб каблучком. Болонка с жалобным писком перелетела створку. Она угодила Ферваку в белый жилет. Фервак покачал головой и вышел из спальни на носках.
Сюзи прикрутила газовый рожок. Скоро она успокоилась. Внизу затихли шаги. Сюзи накинула старый клетчатый плед, под ним очень тепло, и свернулась в креслах. Ей надо о чем-то подумать, а в потемках думать лучше всего. Что-то коснулось ее сегодня, как будто у самого лица зацвел миндаль, горький и чистый.
Или ни о чем не думать, а заснуть, так лучше всего. Кто-то защекотал пятки: это котенок. Болонка, посапывая, забралась под плед. А в зеркале, едва освещенном уличным фонарем, пробежали танцовщицы в газовых платьях. Какие легкие девушки. Но она сама бежит с ними в зеркале. Так это балет, «Жизель». Тем лучше: она снова увидит молодого русского царя и его милые, милые глаза. Она летит с танцовщицами в воздушном прыжке, она летит над темными головами зрителей, через весь театр, в столбе света со сцены. Вот ложа русского царя. Она присядет тут на самый краешек. «Я так искал, так ждал вас». Ну, конечно, как же иначе, когда она тоже искала, ждала. У русского царевича очень нежная шея.
Он ждал ее, и потому они прижали ладони друг друга с расставленными пальцами, – так играют дети, – и сквозь пальцы стали смотреть один на другого. И это было так хорошо и так счастливо – смотреть ему сквозь пальцы в глаза, что она стала плакать…
Нетрудно узнать, что она плакала ночью, во сне: ее веки припухли и покраснели. Она не помнит, о чем она могла плакать во сне. Все это вздор.
В старой шубке, утреннем своем халате, она сидит в креслах, и ей не хочется ни мыться, ни варить кофе. Наконец она пошевелилась, внимательно посмотрела на кончики пальцев, на ноготки, похожие на миндалинки, и усмехнулась с недовольной гримаской:
