Приезд Михаила Павловича ничего не меняет. Николай Павлович не хочет принимать престола. У всех братьев, во всей императорской семье, полная растерянность… Никто не хочет принимать престола: ни Константин, ни Николай, хотя он и знает завещательную волю Александра.
Но нам неизвестно, что именно узнавал Константин со второй половины ноября из тех таганрогских известий, которые его так омрачили. Нам известно только, что еще осенью 1819 года в Варшаве Александр говорил цесаревичу, что «решил отречься», и добавил, что делает цесаревича, так сказать, поверенным своего решения:
– Когда придет время, я тебя извещу, дабы ты поступил согласно твоего решения.
Мы не знаем, о чем именно извещали цесаревича частные письма из Таганрога, не знаем, почему молчали хранители тайны, когда они уже не смели молчать, и почему, прежде всех других действий, не был открыт секретный манифест, что должно было сделать именно в случае кончины Александра.
Не знаем мы и того, почему Николай Павлович свой отказ принять престол, грубо говоря, «сваливает» на «ничегонезнание». И какое же незнание, когда приехал Михаил Павлович с новым отречением Константина, когда Голицын объявляет о секретном манифесте? Почему же такая нерешительность у Николая Павловича, уже давно подготовленного к принятию престола, и почему никто не считается с манифестом, точно его не существует вовсе?
«Восшествие» передает такой разговор во дворце 3 декабря 1825 года по приезде в Петербург Михаила Павловича:
– Николай, – сказала императрица, – преклонись пред твоим братом Константином: он вполне достоин почтения и высок в неизменяемом решении передать тебе престол.
– Прежде чем я преклонюсь, как вы говорите, маменька, – ответил Николай Павлович, – позвольте мне узнать побудительную к тому причину, ибо это еще вопрос, которую из двух жертв в этом случае должно считать выше: со стороны ли отказывающегося или же со стороны принимающего.
«Побудительной причины» «Восшествие» так и не открывает, и остается неясным, о какой жертве говорит Николай в «самую трудную», по его словам, «эпоху империи».
Можно подумать, что 3 декабря 1825 года он уже знал об обширном заговоре, о плане военного переворота в империи. Нет, он не знал об этом ничего, а в столице и во всей империи, как указывает само «Восшествие», было «совершенно спокойно». О заговоре он узнал на девять дней позже, 12 декабря, когда ему было доставлено из Таганрога донесение Дибича.
