У нее были очень быстрые, блестящие глаза, левый слезился. Тощая, даже костлявая, со сдавленным шафранным лицом, с коричневой бородавкой на остром подбородке, с золотыми браслетами на худых запястьях, она больше походила на старую цыганку, чем на француженку.
Ожидая у белых дверей, дама приподняла синюю юбку и, придерживая ее на впалом животе, вытянула из бокового карманчика нижней, лиловой, черепаховую табакерку. С удовольствием набрала полную понюшку.
Она чихнула еще в дверях. Когда она поклонилась императору, она чихнула снова, точно мокро хрустнула, и зажала нос тощей горстью.
Император слегка улыбнулся.
– Вы озябли, не правда ли?
– Нет, Ваше Величество, я не озябла, но этот табак… Мне подарил его неаполитанский капитан. Простите, но я…
Обер-Шальме очень быстро приподняла синюю юбку, за ней лиловую, что-то забелелось, кажется, панталоны. Император отвернулся к окну. Обер-Шальме высморкалась шумно и с удовольствием.
– Ах, Ваше Величество, какие события, – она прокашлялась. – Я разорилась в два дня…
Император, заложив руки за спину и склонив голову слегка набок, с приятной и вежливой улыбкой не слушал ее жалоб.
Смелым голосом, звякая браслетами, госпожа Обер-Шальме, воодушевляясь, рассказала, что ее дом, ее мастериц, отстояли неаполитанские офицеры, но их ограбили, не офицеры, нет, но у них вынесли отрезы бархата, даже кровать, триста тысяч из шифоньера, нет, пятьсот, страусовые перья солдаты вставляли в кивера, это смешно – дамские перья на киверах, но это возмутительно, ее разорили, она никому не позволит.
Сдавленное лицо вдруг заморщилось, дама звонко чихнула, отдернув головой, как лошадь.
– Вот, Ваше Величество, я чихаю, прошу простить, – сказала она изумленно.
– Возьмите моего табаку. Я думаю, он мягче, чем у неаполитанского капитана. Ваша жалоба будет удовлетворена, я надеюсь.
Император постучал по табакерке ногтем и подал ее Обер-Шальме.
– Я не сомневаюсь в справедливости Вашего Величества, – сказала дама, приседая с табакеркой в руке.
Эта смешная старуха, обверченная мокрыми юбками, уже сердила императора. Он просил вызвать дельного человека, хорошо знающего русских, а ему прислали чихающую торговку. Но он упрямо встряхнул головой. Его глаза облили Обер-Шальме сильным серым светом.
– Все же я желал бы спросить вас, – сказал он с досадой. – Мне доложили, что вы достаточно долго жили в Москве?
– Долго ли, кажется, всегда… Это был очень недурной город, Ваше Величество.
