Они бежали посреди улицы.
Первым стал отставать Наум Степаныч. Кошелев позвал, задыхаясь: «Евстигней, Евстигней», но каретник не обернулся.
На углу с тяжелым свистом обрушился фронтон, Кошелев видел, как, наклонясь вперед, рухнули в огонь статуи.
Рыжий каретник летел в пожаре, точно громадный Архангел, и вся сила жизни, все напряжение тела сосредоточились для Кошелева на том, чтобы бежать, не отставая, за его спиной, над которой рвет рубаху, как огненное знамя.
Вдоль домов бежали солдаты. Кошелев не мог понять, куда они бегут, с ними или к ним навстречу.
Улица стала шире, в дыму между нагроможденных на мостовой мебелей и опрокинутых экипажей метались тени людей и лошадей.
Кошелев с разбега упал на старуху, которая сидела у груды баулов. На острых коленях старухи лежал мальчик, было прикрыто темной шапкой его лицо. Его голова была в крови.
– По-о-о-моги, – тяжело звал чей-то голос из толпы солдат, сидевших у опрокинутого дормеза. Старуха так крепко ухватилась за овчину Кошелева, что тот подался к ней всем телом.
– Милостивец, милостивец, – бормотала старуха. – Убивают….
– По-о-о-моги, – тяжело звал чей-то голос. Кошелев вырвал овчину из цепких рук, сел пред старухой на корточки.
– Кто такие, чей мальчик?
– Милостивец, Захарьевски, барчонка забили, Софьюшку, барышню, убивают…
Мелькает над толпой тонкая рука, девичье лицо в зареве. Выплеснула сабля. Поволочили кого-то.
Старик с темным лицом стоит посреди улицы. Его руки быстро ходят по груди, точно он ощупывает себя.
– По-о-о-моги, – старик побежал за толпой.
– Господи, Господи, – Кошелев сотрясался от страха.
– А-а, ты видел? – костлявая женщина в салопе подползла к нему. – А-а, окаянный…. Доченьку мою… Окаянный.
Кошелев бросился за стариком.
И тогда кто-то громадный набежал на него из дыма, ударил в грудь, как балкой.
– Искать мне, вожжаться! – злобно крикнул человек. Кошелев узнал львиное лицо с перебитым носом.
– Пусти! – Кошелев вырывался, но каретник за руку волок его за собой.
В огонь обрушилась крыша, пробежали врассыпную солдаты. Из огненной улицы сильно и быстро шагает старик. Его лицо в крови, он улыбается. Он несет кого-то на руках. Кошелев узнал тонкую девичью руку, темную косу и отвернулся. Он не погиб за эту девушку, он подлец, и он еще жив, еще будет жить. На бегу он зарыдал гулко и злобно, без слез, точно залаял.
