, – где же вымысел, сила, воображение, выдумка где? – Они ничего выдумать не могут – и, пожалуй, даже радуются тому: этак мы, полагают они, ближе к правде. – Правда – воздух, без которого дышать нельзя; но художество – растение, иногда даже довольно причудливое, которое зреет и развивается в этом воздух е. А эти господа – бессемянники, и посеять ничего не могут».
Воображение, вымысел, выдумка – все это качества, которыми были богато одарены как раз интеллигенты дворяне крепостнических времен, – качества, которые были воспитываемы в интеллигентах-дворянах органически всей совокупностью условий «помещичьей» жизни[9]. Напротив, интеллигенты-разночинцы очень низко ценили эти качества и даже считали их вредными и гибельными для себя. Трезвые «мыслящие реалисты» поклонялись единственно «правде».
Почувствовав себя чуждым среди общества трезвых «мыслящих реалистов», среди «бессемянников», одиноким среди водоворота несшейся мимо него жизни, Тургенев нашел себе естественное утешение в дарованном ему наследии дворянской культуры. Он придал «воображению и вымыслу» исключительное значение. Он начал настойчиво защищать права гражданства чисто психологической литературы.
Он делает, в первой половине семидесятых годов, следующее признание[10].
«Теперь люди в литературе за политику: все, что не политика – для нее вздор или даже нелепость.
Как-то неловко защищать свои вещи – но вообразите вы себе, что я никак не могу согласиться, что даже «Стук-стук» нелепость. Вы мне скажите, что моя студия мне не удалась… Быть может; но я хотел только указать вам на право и уместность разработки чисто психологических (не политических и не социальных) вопросов.
Вместе с тем, уходя от «современности» в романтическую область – в область «воображения и вымысла», Тургенев видел, что он теряет под собой твердую почву. В его письмах часто проскальзывает неуверенность в достоинствах своих «новых» «полуреалистических, полусимволических» произведений. Он даже в минуты откровенности называет такие произведения, как «История лейтенанта Ергунова», «Несчастная», «Стук-стук» – уродцами. Он сознается, что его удаление от действительной жизни сильно вредит ему. «Так как я в течение своей сочинительской карьеры никогда не отправлялся от идей, а всегда от образов, – музе моей не с чего будет писать картинки», – заявляет он и высказывает предположение, что ему, пожалуй, придется в будущем «спрятать кисть под замок»[11]
