Свои наблюдения над реальной жизнью А. Чехов, как известно, сводит к наблюдениям над «двумя обрывками действительности» – над миром означенных интеллигентов, замкнувшихся в круг «эгоцентрических» интересов, и над миром хозяев «мещанского царства». В своем мировоззрении он, естественно, повторяет существенные черты мировоззрения первых: выбор объектов наблюдения обязывает его к этому. В пределах избранных им «обрывков» действительности не намечается ничего, что могло бы внушить наблюдателю более широкое и просветленное представление о жизни. Впечатления, вынесенные от картин двух «миров», безусловно доминируют в душе художника. И если в последнее время, под диктовку «новых» веяний, запросов «новой жизни», развивающейся за пределами «мещанского царства», он старается внести некоторые поправки в свое мировоззрение, все же основ своего мировоззрения он не изменяет. По-прежнему он остается, прежде всего, «протестантом» против «мещанства» – и преломляет новые впечатления сквозь призму старых.
Во внутренний мир своих героев, долженствующих явиться выразителями «новых веяний», он, как мы видели выше, вкладывает элементы «старого содержания». Специфических особенностей, характеризующих нарастание «новой» жизни, он, в сущности, никаких не указывает.
То, что говорит Саша о труде, о «царстве Божием на земле», говорили и герои прежних произведений г. Чехова (напр., герои «Моей жизни» и «Дома с мезонином»).
В характерной сцене нового рассказа, описывающей, как Надя сообщает своему другу о принятом ею бесповоротно решении покинуть «отчий дом», мы находим следующее место: Надя ждет, что литограф, узнавший об ее решении, посвятит ее в тайны новой жизни»; «…она глядела на него не мигая, большими, влюбленными глазами, как очарованная, ожидая, что он тотчас же скажет ей что-нибудь значительное, безграничное по своей важности»…
Нечего «значительного» Саша не сказал, никаких важных разъяснений относительно запросов и тенденций текущего исторического момента не сделал… Напутственное слово его было кратко: это было именно указание на важность факта перемены обстановки; «главное – перевернуть жизнь, а все остальное не важно».
Неясными и неопределенными кажутся Наде задачи «новой» жизни и тогда, когда она уже стоит на новом пути… Автор оставляет их невыясненными до конца.
Он, – повторяем, – предложил читателям лишь гимн инстинктивной, стихийной веры в жизнь.
«О, если бы скорей наступила эта новая ясная жизнь, когда можно будет смело и прямо смотреть в глаза своей судьбе, сознавать себя правым, быть веселым, свободным. А такая жизнь рано или поздно настанет!»
