Собаки уставились на дом. В дальнем окне застыли рядом две фигуры.
— Жемчужная моя, - сказал хрипло профессор, прищурив глаз, как цыганский конокрад, - яхонтовая моя, я прошу Вас только об одном!
— Да – да, друг мой? – спросила с готовностью Варвара Никифоровна, подняв на него фиалковые глаза, полные слёз.
— Только не придавайте особого значения моему храпу, - попросил профессор.
— Хорошо, что Вы сказали об этом, друг мой, - со счастливой улыбкой отвечала Варвара Никифоровна, - иначе, я бы придала, обязательно бы придала, особое значение!
И она припала к его груди, к самому горячему и молодому сердцу на всём белом свете!
Первое окно погасло. Во втором окне стояли рядом две фигуры.
— Ты, знаешь, я нисколько не удивился, что есть такое место – Память Мира, то есть, я даже был уверен, что оно есть, - рассказывал Мушке Пыш, - я однажды постоянно думал о Моцарте, о его бедности, о том, что он был похоронен в не строганном гробу в братской могиле, а в последствии этот бренд «Моцарт» кормил многих, помогая создать целые состояния на печенье, вине, тортах, салатах, научных изысканиях и так далее. И вот однажды, я «вышел» на него, я, как наяву, увидел в лёгком сне Моцарта, усталого и больного после концерта. Наутро я написал стихотворение «Моцарту».
— Прочти его, Пыш, я так люблю твой голос! Когда я его слышу, мне становится спокойно и радостно, но ты любишь молчать!
— Надо отдыхать, моя воплощённая Вселенная, уж очень поздно! – сказал ласково Пыш.
— Тогда и я тебе не открою большую тайну! – заявила с улыбкой Мушка.
— Хорошо, разве я могу отказать моей маленькой таинственной секретнице! – сказал Пыш и начал читать особо старательно:
О днях печали, днях тревоги
Ты забывал, смешной чудак,
В тазу дымящем греешь ноги,
И вкривь и вкось застёгнут фрак,
В его карманах только ноты,
Давно твой галстук полинял,
На горький чад своей работы
Легко ты счастье променял!
Как одинок. Кому ты нужен?
А ведь ещё ты не старик,
Полуслепой, седой, простужен,
И набекрень надет парик.
А эта женщина, в вуали,
Что поднесла тебе букет,
Зачем искал её ты в зале,
Роняя старенький лорнет?
Она твоей в мечтах лишь будет,
Там нет кухарок и детей,
Там не мешает скрипка людям,
Там нет докучливых гостей.
Что можешь дать ей, повелитель
Смычка и хора вольных птах,
Жизнь познающий по наитию,
Полудитя, полумонах?
Чего ж ты плачешь, метр известный?
О, даже так – не хочешь жить?!
Ты приглашён на пир небесный,
За вход положено платить!
Когда же в путь отправишь душу,
