- Чего прикажете, Алексей Иванович?
- Подтяните вы мичмана Непобедного и еще некоторых... Уж я делал им выговоры, грозил отдать под суд. И... черт их знает!.. Видно, не очень-то боятся меня! - сконфуженно проговорил капитан.
- А чем вы ими недовольны, Алексей Иванович?..
- Раздражают и оскорбляют матросов... Жестоко бьют... И выдумывают новые наказания... И все подобное... Против закона... И вообще... воображают... Особенно мичман Непобедный... Хлыщ и нахал!..
- Слушаю-с...
И Артемьев поднялся.
- Не забудьте сейчас достать мундир и явиться к адмиралу и адмиральше. Может быть, узнаете, пошлют ли нас в отдельное плавание на Север... Адмирал собирался...
- Все-таки лучше, чем стоять в здешних дырах!
- Зато спокойнее... Я ведь привык к спокойным стоянкам, - краснея, промолвил капитан. - Обедать прошу ко мне, Александр Петрович.
И вдруг побежал к письменному столу и принес Артемьеву два письма: одно толстое, другое потоньше.
Алексей Иванович извинился, что чуть было не запамятовал порадовать Александра Петровича вестями с родины.
Письма были получены две недели тому назад с английскою почтой.
Артемьев взглянул на два конверта и, обрадованный, сунул их в карман и прошел в кают-компанию.
Он представился всем бывшим там: двум лейтенантам, механику, доктору и иеромонаху, обменялся рукопожатиями и приказал вестовому прежнего старшего офицера открыть сундуки и достать мундир, трехуголку, эполеты и саблю.
И пошел в свою просторную, светлую каюту читать письма.
Он сперва жадно проглотил небольшое душистое письмо, полное коротких, размашистых фраз, таких же волнующих, чувственно-кокетливых, какими была вся она, и полное восклицательных знаков, словно бы усиливающих силу первого увлечения "великолепной Варвары".
Она писала о последнем прощании, когда пожертвовала всем ради его любви, и надеялась, что жертва ее не забудется милым, безумно любимым. Только он заставил ее понять настоящую любовь и отвращение к мужу... И она обещала при первой же возможности приехать в Нагасаки... Она "переговорит обо всем с мужем", вымолит развод, и тогда...
Следовал ряд восклицательных знаков и подпись: "Твоя".
Потом Артемьев, еще не успокоившийся от волнения, стал читать большое, сдержанно-любящее, дружеское и умное письмо Софьи Николаевны.
Ни одного восклицательного знака. Ни одного упрека. Ни одного звука об ее отчаянии, любви и влюбленности.
В письме Софья Николаевна больше писала о детях и умела схватить и передать их характерные черты. Извещала, что дети здоровы, часто вспоминают и говорят об отце, описывала их обычную жизнь и затем сообщала о новостях общественного характера, о новой интересной книге.
