Конечно, ничего не случилось, — мы благополучно всплыли. Но с тех пор в моей душе, как от плуга в поле, осталась глубокая борозда.
Теперь я плаваю на другой подводной лодке — на «Мурене». Она той же конструкции, как и «Тригла».
Сколько еще мне предстоит сделать походов? Сколько пережить невероятных приключений? Быть может, в недрах этих вод оборвется жизнь моя…
Все равно. Сейчас усталая душа моя отдыхает.
Сижу на берегу один. Да, один. Маленькая точка на краю позолоченной громады моря. И никого мне не надо, кроме этой лучезарной шири. Даль теряется в искрометном блеске. Тихо плещутся волны и пенными губами целуют мои обнаженные ноги. В уши льется серебряный звон, — это море продолжает свою сказку и никогда ее не кончит.
Сижу…
После каждого похода мы оставляем на своей «Мурене» лишь одного часового, а сами все перебираемся на большой транспорт «Амур». Он считается нашей базой. При нем стоят пять субмарин, пришвартованных к каменной стенке.
В эти междупоходовые промежутки времени мы восстанавливаем свои силы. Работы мало. Команда спит, ест, гуляет по городу, усердно ухаживает за женщинами. На базе, словно в трактире, то и дело раздается музыка: в офицерской кают-компании — рояль, а у нас в жилой палубе — гармошка, гитара, мандолина. Играют в домино и отчаянно ругаются. Многие увлекаются чтением книг с занимательной фабулой. Реже интересуются наукой. Над такими другие смеются:
— Брось, слышишь, — все равно скоро в дьявольское пекло попадешь… А там всем одна цена — и ученым, и неграмотным…
Я только что проснулся и продолжал валяться на рундуках. На «Амуре» бьют четыре склянки. В открытые иллюминаторы протянулись полосы предвечернего солнца. Жарко.
Мой сосед справа, радиотелеграфный унтер-офицер Зобов, лежит на животе и занимается физикой. По временам он заносит на бумажку какие-то сложные математические вычисления. На его лысеющей голове — солнечный луч.
— Неужели тебе не надоело это? — спрашиваю я.
Зобов поднимает лобастое лицо, устало смотрит на меня. Широкие ноздри его шевелятся, точно обнюхивают меня.
— Хорошая книга — вентиляция для мозга.
А другой мой сосед, слева, моторист Залейкин, игривый и озорной, как дельфин, отвечает на это:
— Хорошая музыка — отрада для души.
И растягивает свою двухрядку с малиновыми мехами, насмешливо припевая:
У мово у милого
Морда огурешная
Полюбила я его,
Прости, боже, грешная…
Играет гармошка, играет и веснушчатое лицо Залейкина, а в плутовато прищуренных глазах — молодая удаль.
