Приключения 1972–1973 | страница 37
– Ты причинил нам боль, – сказал Худайберды, глядя исподлобья на Джуру. – Мы слыхали о том, что отец погиб в пустыне, но рассказ твой сжал нам сердце. Домулла, прочитайте молитву в память моего отца, мир праху его!
Старик, что возносил молитву вначале, прокашлялся и напевно стал читать суру корана. Когда он закончил, Джура, я видел, хотел было что‑то спросить у курбаши, но тот остановил его, а советникам сказал:
– Одарите их одеждой, они дорогие гости на нашей свадьбе. Аминь!
Мы поднялись, направились к выходу, и тут курбаши спросил вслед:
– Как, говоришь, звали жену твою, милиционер?
– Ортик, Ортикбуш…
– Да, Ортикбуш. Ты нашел ее?
– Нет. След теряется в Шагози.
– Будет на то воля аллаха – найдешь ее, милиционер.
Мы вышли наружу. Вечерело. У шатров зажжены были уже несколько костров, летели искры, вокруг плясали, что‑то пели, но из‑за пьяных выкриков я не мог разобрать слов. В общем, каждый на этой свадьбе веселился как мог.
Повинуясь слову Худайберды, нас усадили на огненно‑красный ковер, расстелили перед нами достархан, принесли горячие лепешки, сушеные фрукты, блюдо с мясом. Увидев посыпанные душистыми семенами лепешки, услышав восхитительный аромат мяса, я почувствовал такой голод, что все страхи и сомнения унеслись, как искры от костра, и главное, о чем я заботился, – как бы не наброситься волком на предложенные яства и не нарушить приличий.
Джура сидел рядом со мной, был печален и даже не смотрел на достархан. Я не понимал его и не мог тогда понять:, мы сидим среди басмачей как почетные гости – вряд ли Джура мог предполагать, что нас ожидает такая удача, – так чего ж тут печалиться? Кушать надо! Не часто мы с ним видели перед собой такое богатое угощение.
Если б я тогда мог догадаться, что же мучает Джуру, я хоть как‑то поддержал бы его и не вел бы себя как мальчишка: продолжал уплетать за обе щеки, даже бузы выпил. Не знай я наверное, что гостим мы на свадьбе‑Худайберды, подумал бы я, что сидим мы с Джурой среди бродячих артистов. Вокруг веселились, кричали, немного поодаль человек семь‑восемь сидели кружком, а один в середине – мне показалось, уйгур – задушевно пел. Я пригляделся – совсем молоденький парнишка, прижал к груди дутар, глаза закрыты, весь в игре, в песне…
Но удивили и привлекли меня не мастерская игра и пение, а слова песни, смысл ее. Кругом кипело свадебное веселье, а в песне басмача не было ни игривости, ни радости, ни мечты, разливала она боль человека, потерявшего надежду на счастье, горькая была песня.