У Славика глаза триумфатора. Надо сказать, это в высшей степени бессовестные глаза.
* * *
В тот день. Я помню. Когда Рая слезала с бочки, все мужчины, стоявшие поблизости, кинулись к ней, толкая друг друга, и протянули Рае руки. Все, кроме Гены. Он великодушно взирал на успех, которым пользуется во дворе его Рая.
Я тоже протянул руку. Она выбрала — как-то увидела, почему-то увидела, из всех рук — мою. И спрыгнула с бочки, и обняла меня за плечи на секунду.
Я никогда этого не забуду.
Когда допили последний кувшин урожая прошлого года, был уже поздний вечер. Стемнело. Во дворе зажигаются лампочки. Их столько же, сколько квартир, — двенадцать. Они протянуты высоко над двором, в винограде. Когда лампочки включены, виноградный покров выглядит как одна большая зеленая люстра. У лампочек, как в гирлянде, даже разные цвета. У Вахтов лампочка мутно-желтая. У нас — самая яркая, белесо-желтоватая. У Гены и Раи — бледно-розовая. У Бори — голубоватая. Я смотрел на бледно-розовую лампочку над входом в квартиру Гены. Во дворе теперь играл только Аккордеон. Все соседи и лабухи были в приличном красивом подпитии, были добры и светлы, как бывают добры и светлы люди, уверенные в том, что все лучшее — урожай нового года — впереди. Мой дед о чем-то беседовал со Славиком — судя по жестикуляции Славика, он опять разводил Мош Бордея на кассацию старых долгов. Боря Кац разговаривал со своим папой, дядей Феликсом. О шахматах. О шахматах в нашем дворе евреи говорят, когда хотят оставить разговор непонятным для окружающих. Евреи не могут без подтекста. Лиши еврея подтекста — и ты лишишь его всего.
Дядя Яша пил в одиночестве и, по-моему, был уже очень хороший.
Баба Саша вдруг запела — цыганскую песню, и к Аккордеону тут же добавились вдруг, один за другим — скрипач дядя Петря и Цимбал, а за ними и другие лабухи, песня была такая старая, что даже баба Саша в ней не все слова знала. Когда она замолчала, глядя в разные стороны своими черными глазами, сейчас же запел Вэйвэл Вахт, еврейскую песню, лабухи знали ее, они знали все песни, которые есть на свете, и им никакого труда не составило подыграть тут же старому Вахту, а когда и Вахт умолк от одышки — тогда тетя Дуся запела. Украинскую песню — она была украинка.
А я смотрел на Раю. Она была старше меня на целых восемь лет. Ей было двадцать пять. У нее были серые такие глаза, а волосы ярко-каштановые, целый костер, роскошные, вьющиеся. В общем, я был влюблен в нее. Сильно. С момента ее появления в нашем дворе.
