Дед выпивает первую кружку вина и ставит ее на землю с таким вздохом и видом, что вот сейчас, значит, хорошо будет посидеть, закусить, поразмыслить. А сам тут же наливает вторую — и пьет ее уже медленнее. Потом пьет третью. Еще медленнее. А потом сидит, тянет трубку, щурится на солнце своими желтыми глазами. Очень космическое, в плане слияния с незримыми ветрами природы, это зрелище — когда Мош Бордей сидит на скамейке.
Ну вот. Кажется, все лица нашего двора я вспомнил. Но людей во дворе, конечно, в тот день было больше. Полно людей — ведь сегодня большой праздник. Праздник урожая.
* * *
Мой отец спился. Это было давно — мне было тогда десять лет. Я помню, как это было. В нашей квартире тогда жили мама, папа и я. В большой комнате стояло пианино, черное, старое, с желтыми потрескавшимися клавишами. Папа приходил домой всегда пьяный. Обычно — поздно ночью, часа в три. Садился за пианино и играл. Он хорошо играл и пел. Всегда один и тот же романс — «Были когда-то и вы рысаками». Мама всегда на всякий случай оттаскивала меня подальше, когда папа таким образом концертировал. Но я совсем не боялся его. Мне нравилось, как он поет. Однажды зимой, в феврале, он пришел домой и не стал садиться за пианино. Он был тихий и какой-то растерянный. Прилег на диван и попросил маму укрыть его.
— Плохо мне. Знобит. Мерзнут руки и ноги, — пожаловался он маме.
— Это был инфаркт. Через полчаса папа умер, — рассказала мне потом мама.
Я этого не видел. Я спал.
Похороны отца я помню смутно. Было холодно, шел снег. Скрипач дядя Петря играл «Были когда-то и вы рысаками». Похоронами руководил Мош Бордей. Поэтому все было легко. Я хотел заплакать, но мне не разрешил Мош Бордей. Он сказал:
— Плакать на похоронах хорошего человека нельзя. Не плачь. Вспоминай. Все хорошее, что помнишь про него.
Я стал вспоминать. Но помнил только, как папа пел свой романс. Тогда я прижался к деду. Его тяжелые ладони гладили меня по голове.
После похорон отца прошел год. Моя мама за этот год стала худой, серой. Однажды она пришла к Мош Бордею, они долго разговаривали. А потом мама мне сказала:
— Я уезжаю, Вовушка. На время.
А Мош Бордей сказал мне:
— Будешь жить со мной.
Мама уехала на остров Куба. Там она осталась, надолго. На Кубе хорошо. Это видно на фотографиях. Мама часто звонит нам с Мош Бордеем. И плачет в трубку. Там, на Кубе, мама все время видит во сне наш двор, каким он был много лет назад. Во дворе она видит моего отца. Много лет назад он только начинал синячить. Он был красивым и был чемпионом города по прыжкам в воду с вышки. Это считалось очень модно тогда — прыгать в воду с вышки. Отец носил белые парусиновые туфли и белые брюки. Таким я видел его на старых черно-белых фотографиях в нашем семейном альбоме, который хранит Мош Бордей. Отец зовет мою маму, в ее снах, на танцы. Она соглашается. И просыпается. Звонит нам с Мош Бордеем и плачет в трубку.
