Три имени вечности | страница 116



Имя того человека было Йоуалькойотль, Ночной Волк.

Одной из его привязанностей, да что там привязанностью – настоящей страстью, была поэзия. Он мог часами декламировать стихи великих поэтов того времени.

От него Эйтор воспринял любовь к поэзии тех времен и даже как-то в часы досуга перевел с языка науатль на русский язык одно из его любимых стихотворений, которое в минуту вдохновения написал сам великий тлатоани города Тескоко Несауалькойотль.

Никитоа

Никитоа ни Несауалькойотль:

Куиш ок нели немоуа ин тлактильпак?

Ан ночипа тлактильпак:

сан ачика йа никан.

Тель ка чальчиутль но шамани,

но теокуитлатль ин тлапани,

но кецали постеки.

Ан ночипа тлактильпак:

сан ачика йе никан.


Молюсь

Я Несауалькойотль.

Я небо вопрошаю:

Неужто в самом деле

Истоки наши тут?!


Тут, в Тлальтикпаке – в мире

беспечном, мире бренном…

О, небо, я уверен –

К тебе пути ведут!


Нефритовые бусы

рассыплются когда-то,

и золото исчезнет,

иссохнет как вода,

перо кецаля ломкое

так тонко, так воздушно…

Нет, небо, я не верю!

Мы здесь не навсегда.

Поглощенный своим необычным опытом, Эйтор забыл обо всех своих делах, даже тех, которые еще недавно казались ему неотложными. Днем он бесцельно слонялся по Петербургу, посещая все выставки, хоть как-то связанные с историей и культурой Мезоамерики, а ночью путешествовал по древнему миру исчезнувшей цивилизации. Эти его путешествия все больше укрепляли его веру в реинкарнацию. Он точно решил для себя, что этот странный опыт неоспоримо свидетельствует о том, что он начал вспоминать свои прошлые жизни. Это были жизни, которые он прожил, когда его душа воплощалась на Земле раньше. И одной из них, вспомнившейся ему так весомо и зримо, была жизнь, прожитая им в теле жреца древнего Тескоко.

Наконец его страсть путешествий в те необычные пространства начала ослабевать и постепенно исчезла, оставив после себя только груду записей в личном дневнике и кучу книг о культуре Мезоамерики. Он вернулся к своей работе художника и с удивлением обнаружил, что воспоминания о прошлой жизни кардинально изменили стиль его живописных работ. Исчезли присущие ему мягкие пастельные тона и прохладный декаданс размытых образов. В его картинах появились яркие жгучие краски, необычные динамичные сюжеты и стилизованные образы животных и людей. И если раньше он, никуда не торопясь, мог работать над одной картиной месяцами, то сейчас, к своему удивлению, создавал новое произведение в течение нескольких дней.

На первой же выставке, состоявшейся вскоре после этого, его работы произвели фурор. Обычно скептичные критики отметили новый этап в его творчестве. Их хвалебные голоса сливались в стройный хор. Они в один голос восхищались броским колоритом и тонкостями игры с пространством и перспективой. Это был новый тренд, как уверяли они публику, которая, будучи падкой на все модное и находящееся в мейнстриме, бросилась раскупать его фантасмагорические картины. Однако Эйтор относился к этому с большой настороженностью. Уж он-то знал, насколько могут быть изменчивы вкусы и прихоти толпы, и поэтому вовсе не пытался насытить рынок массой своих работ. Наоборот, он стал еще более тщательно прорабатывать детали и воспроизводить сюжеты, которые ярко светились перед его внутренним взором.