Алёша и Курбат отдыхали на сетях.
— Сбесится теперь Санька, — сказал Курбат.
— Пускай бесится.
— Мы сетки рыбьей охране передадим? Премию получим!
— Неплохо бы. Только нам не дадут. Скажут — молодцы пионерская охрана, — вот и вся премия.
— А может, дадут?
Курбат размечтался:
— Спиннинги бы купили настоящие, как у туристов, лески метров двести, ружья-бескурковки.
— Осенью орехов набьём и купим.
— Осень ещё когда будет. Ну ладно! Если охраной признают — тоже ничего. А это здорово, все ловили — не могли его поймать, а мы — чик, и готово!
— Только никому не говорить.
— Молчок!
На этом они и порешили.
Перед освещённым входом в пещеру тревожно метались летучие мыши: в пещере находились их гнёзда. Подлетев, летучие мыши отскакивали, будто ударялись об упругую стену.
Вскоре Алёша и Курбат уже сидели на сеновале. Алёша разделся и залез под шубу, а Курбат ещё долго возился с ботинками, стараясь стащить их с ног, не развязывая шнурков. Раздался треск шнурка. Курбат с облегчением вздохнул и сказал:
— Началась у нас война с браконьерами не на жизнь, а на смерть. Они могут даже пулю в нас пустить. Как ты думаешь?
— Испугался? — спросил Алёша из-под шубы.
Курбат отшвырнул наконец ботинки.
— Ты ведь знаешь, Алёшка, что я ничего на свете не боюсь! Какой-то я отчаянный уродился, Такой отчаянный, что другой раз самому за себя боязно делается. Пропадёт, думаю, моя голова. Об этом и бабушка мне каждый день говорит, да я ничего с собой поделать не могу… — Курбат вдруг замолк. — Кто это здесь? Ой!
Алёша засмеялся:
— Эх ты, голова садовая! Это же Агапка. Он здесь мышей ловит.
— Подумаешь, ловец! Вот я правда чуть мышь не поймал, на голову свалилась. Ты бы помер со страху. А я ничего…
Курбат улёгся наконец. Притих.
Кот поурчал возле Алёши, мягко протопал по шубам.
В щели между досок, куда по утрам заглядывало солнце, сейчас на спящих мальчиков смотрели большие зелёные звёзды.
Обыкновенно утром во время завтрака Курбат успевал рассказать бабушке всё, что случилось за прошлый день, и она привыкла к этому так же, как к «последним известиям» и «пионерской зорьке», передаваемым по радио.
Курбат на этот раз сел за стол и начал молча уписывать жареную картошку. Бабушка стала между дверью и окном и приготовилась слушать внука. Но Курбат подозрительно молчал и как-то жалобно поглядывал на бабушку. Обещание никому не говорить о вчерашнем мучило его.
— Нашкодил? — спросила бабушка.
Курбат с полным ртом отрицательно замотал головой.
