Согласно
расхожему мнению, любое субъективное
наблюдение может быть либо «истинным»,
либо «ложным»; в последнем случае оно
является не более чем иллюзией или
галлюцинацией. Но большинству людей
(не считая
Не
следует забывать, что термин «сфинкс»
(или «сфинга») обозначает существо
женского рода.
Когда
«Тень», низшая личность, в значительной
степени бессознательна, бессознательное
представляется мужской фигурой (прим.
автора).
Ср.
сцену «Темная галерея» из 1 -го акта
второй части «Фауста» Гёте.
страдающих
откровенными патологическими
расстройствами)
трудно постичь, что иллюзии и галлюцинации
могут представлять
собой истинные в своем роде феномены,
чья истинность может
быть обоснована посредством более чем
достаточных мотивировок.
По сути дела даже в рамках нормы
существуют настолько «реальные» и
впечатляющие проявления
бессознательного, что у субъекта
возникает инстинктивное
чувство протеста против стремления
других усматривать в
его ощущениях всего лишь ошибки органов
чувств или ложную игру
воображения. Но именно инстинкт
в данном случае прав: ведь ощущения
могут быть направлены не только снаружи
внутрь, но и, так сказать, в
противоположную сторону — когда
внутренний процесс не
распознан как таковой, не интегрирован,
и в результате, как
это часто бывает, оказывается
«спроецированным» наружу.
Как
правило, сознание мужчины проецирует
все исходящие из сферы бессознательного
(персонифицированного и облике женщины)
ощущения, образы и устремления на некое
существо, воплощающее его аниму, то есть
на реальную женщину из плоти и крови;
с ней его отныне объединяет связь,
по своей интенсивности, непосредственности
и прочности аналогичная связи между
сознанием и содержимым сферы
бессознательного. Таковы обстоятельства,
придающие аниме значение судьбы —
значение, намеченное в анализируемом
сне в виде вопроса: «Как ты выполняешь
возложенную на тебя задачу, «миссию»,
ради которой ты существуешь, которая
является целью и смыслом твоей
жизни?».
Здесь
мы сталкиваемся с проблемой индивидуации
— главным, ключевым вопросом судьбы,
адресуемым человеку; этот вопрос в
ребяческой, невразумительной форме
загадки Сфинкс стал роковым для не
сумевшего его правильно понять Эдипа
(трудно вообразить себе разумного
афинянина, который, присутствуя на
представлении трагедии, мог бы оказаться
сбитым с толку «страшными загадками»
Сфинкс). Чтобы разрешить загадку, столь
зловещую в своей детской простоте и
легкости, Эдип не прибег к помощи
разума; в результате судьба его оказалась
трагичной именно потому, что он решил,
будто правильно ответил на вопрос. Ему
следовало отвечать самой Сфинкс, а не
ее обманчивой видимости1.
