Поскольку согласно
концепции, восходящей к апостолу Павлу,
мы в действительности не можем знать
того, о чем молимся, молитва представляет
собой не более чем «воздыхание»1,
выражающее нашу слабость и наше бессилие.
Все происходит так, как если бы посредством
некоего «намека» человеку был дан
совет компенсировать суеверную
преданность собственной воле и могуществу.
Одновременно
осуществляется возврат религиозного
представления к давно забытому уровню
зооморфных образов, символизирующих
высшее могущество (к таким
1) Ср.:
«...мы не знаем, о чем молиться, как должно,
но Сам Дух ходатайствует за нас
воздыханиями неизреченными» — Послание
к Римлянам, 8, 26.
образам,
персонифицирующим «Спасителя», относились
имея, обезьяна, заяц и др.). Правда, нам
хорошо известны «Агнец Божий» и «голубь»
Святого Духа, но эти христианские
символы имеют ныне лишь метафорический
смысл. В противоположность им — и это
следует особо подчеркнуть — животные,
встречающиеся в онирической символике,
намекают на инстинктивные процессы,
которые играют решающую роль в
животном мире, детерминируя все течение
жизни.
В
повседневной жизни человеку инстинкт
вроде бы ни к чему — особенно если этот
человек убежден во всесилии своей воли.
При таком образе мыслей он пренебрегает
значением инстинкта, всячески стремится
его обесценить и при этом не подозревает,
насколько разрыв с миром инстинктов
опасен для самой его жизни. Вот почему
сны, специально выделяя инстинктивный
аспект, стремятся заполнить смертельно
опасную брешь между способами и
результатами нашей адаптации. Отклонения
инстинкта проявляются в виде аффектов,
которые в снах могут найти свое выражение
и воплощение в образах животных. Вот
почему «неконтролируемые аффекты» с
полным правом считаются примитивными
и грубыми; они низводят человека до
уровня животного, следовательно, их
следует всячески избегать. Но избежать
их можно только посредством вытеснения,
то есть, иначе говоря, посредством
ограничения сознания, его изоляции
и расщепления; на деле мы не способны
поколебать их подавляющего воздействия.
Даже не оставляя следов в сознании, они
продолжают действовать исподволь.
В худшем случае они найдут выход в форме
невроза или бессознательной цепочки
«необъяснимых» злосчастных
случайностей.
Святой
человек, освободившийся, как могло бы
показаться, от своих земных слабостей,
платит за обретение ноной жизни
страданиями и отречением — без которых,
впрочем, он и не стал бы святым. Изучая
жития святых, мы убеждаемся, что баланс
здесь именно таков. Никого не обходит
эта цепь страданий, через болезни и
старость ведущая к смерти. Конечно,
человек, в той мере, в какой в нем
сохраняется человеческое, должен
«овладеть» своим аффектом, «укротить»
его, держать поводья твердой рукой, и
при этом сознавать, что за победу ему
придется дорого заплатить; в то же время
за ним в определенной мере сохраняется
свобода выбора средств, с помощью которых
ему когда-нибудь придется расплачиваться.
