— Да разве ж мы сказываем худо про нашего государя? — возражали Украинцев и Шафировы. — Ему бы глядеть дальше и видеть зорче.
Рассудил всех переводчик Николай Спафарий. Он был старшим в приказе, под ним были прочие переводчики, толмачи и золотописцы.
— Примирю вас всех. Великий наш государь обошёлся с князем чересчур сурово, но по справедливости. Ибо князь с царевною Софьей, как открылось, злоумышляли противу него, законного государя. Но, погрузив князя в опалу на некоторое время, хорошо бы её снять. Ибо Господь заповедал и владыкам быть милосердными.
К слову Спафария прислушивались: он превзошёл многие науки и искусства, сочинил немало книг, по царёву указу наблюдал за строением книг в Славянском подворье на Никольской улице. Да и помудрел во многих странствиях своих.
Кревет, однако, не унимался.
— Вот вы, жиды, стоите за князя из чистой благодарности, — обратился он к Шафировым. — Он вас пригрел и возвысил.
— Начать с того, что мы более не жиды, а православные, такие же, как ты, Кревет, — возразил Пётр Шафиров. — Ты ведь тоже из лютерской веры исшёл. И на государя нашего, аки на Бога, молимся. Ибо он все народы к себе приблизил и никем не гнушается. Вот гляди: сам ты из голландцев, а Николай Гаврилыч из греков и молдаван, Яков Вилимович Брюс из шотландцев, Франц Яковлич Лефорт из швейцарцев, князь Бекович-Черкасский из кабардинцев, до святого крещения мурза Девлет-Кизден... Кого из царёвых прибежников ни возьми, все иноплеменники. Я из уст его величества сам слыхал: по мне, говорил он, будь хоть крещён, хоть обрезан, был бы добрый человек и знал дело. Так что ты нашим ж девством не кори, сам нам подобен. А покровителем нашим был да и остался Фёдор Алексеич Головин, коего, по слухам, великий государь прочит на место боярина Нарышкина по заслугам и уму его.
Эта тирада, произнесённая без гнева, но достойно, заставила Кревета умолкнуть. Они были все тут равны, все отмечены по своим достоинствам и все на своём месте. Все они были самоучками — автодидактами, как говорили немцы, — всех учили домашние учителя и книги, книги. Всех вела любознательность, если она была, всех она двигала по дороге познания. Университеты были в старых, почтенных городах Европы, о них на Москве не слыхивали, а если и слышали, то считали за латынское еретическое заведение.
Про университет — Парижский — толковал Спафарий, там некогда побывавший. Он будто бы называется Сорбонной, по имени его основателя духовника Людовика Святого Роберта Сорбонского, и был основан ещё в 1250 году как богословский. Но уж потом стали учить там и наукам вроде медицины и философии, математики и астрономии, лучше сказать — астрологии. И собрал этот университет под своими сводами самых высокоучёных людей не только Франции, но и других государств.
