— Вы такая тёплая... нежная... заботливая... Пожалейте меня, пожалуйста.
Ксюша обняла короля за шею. От него пахло выпитым спиртным, конским потом и кёльнской водой. Ощутила, как холодные волосатые икры приникают к её лодыжкам, а колени поднимаются между бёдрами, чтоб согреться. Разрешила это легко. Ноги их под одеялом сплелись, а уста сомкнулись. После бесконечного поцелуя венгр произнёс:
— Адельгейда, счастье моё, я буквально воскресаю в вашей постели.
— Рада это слышать.
— Не хотите ли снять ночную рубашку? Будет много проще.
— Вы, пожалуй, правы.
Неожиданно Калман скрылся под одеялом, и она ощутила его жаркое дыхание у себя в заповедном месте. И чуть слышно застонала от сладости. Закатила глаза и открылась полностью.
Страстное безумие длилось долго. Евпраксия корчилась, задыхалась, умоляла хрипло: «Нет... нет... хватит!.. прекратите!.. не могу больше!» — а любовник продолжал неустанно, по-животному ненасытно, резко. Вся в испарине, женщина уже издавала лишь обрывочные нечленораздельные звуки, выгибала шею, вроде бы искала руками что-то рядом с собой и водила головой по подушке. Обжигающая волна прокатилась у неё вдоль хребта, заставляя то сжиматься, то разжиматься мышцы под животом. И она, не сдерживая себя более, разразилась душераздирающим воплем.
Калман обессиленно повалился рядом. Простонал:
— О, Мадонна!.. Вы великолепны!.. Благодарю... — И поцеловал Евпраксию в пылающую щёку.
Русская подумала: «Я продажная тварь... изменила Генриху... нет прощения», — но особой горечи не было на сердце, мягкая истома разливалась по телу, напряжение спало, наступали умиротворение, нега. И на короля не возникло обиды. Он, конечно, фрукт, каких мало, но доставил ей несколько счастливых мгновений. Пусть не по любви, пусть она его просто пожалела. Значит, такова её доля. Так хотело Небо. Или преисподняя? Кто знает!..
После этого государь навещал Опраксу раза четыре. Оставался доволен. Предлагал появляться в свете, но она стеснялась, отнекивалась. А монарх не настаивал. Говорил, что по весне повезёт её в Токай, где подарит замок. Ксюша соглашалась: ведь Токай в Карпатах, на границе с Русью. Замок можно выгодно продать и вернуться в Киев, даже не спросив Калмана. Но судьба ей приготовила новое испытание.
Там же год спустя, весна — лето
Из Обуды королевский поезд выехал в начале марта. Время было тёплое, горы зеленели, ласточки порхали над головами эскорта, и дышалось вольно. Ксюшиной повозкой управлял Хельмут, в шляпе с пером на венгерский манер, нарастивший брюшко от безделья в замке. В той же самой повозке находились Эстер и нянька. Девочка пошла ещё в ноябре, ей уже заплетали первые косички, и она всё чаще вспоминала о том, что положено ходить на горшок, а не на пол.
