Женщина, помедлив, спросила:
— Но ведь вы... потребуете от меня... некой благодарности... Понимаю, какого рода!..
Калман рассмеялся:
— Я? Потребую? Что вы, никогда. Я же не насильник... Может, попрошу... скромно, ненавязчиво... Как-нибудь потом, в более удачное время, после всех тревог и забот... Для чего заранее беспокоиться?
Щёки у неё разгорелись, и она, смутившись, всё-таки освободила руку, отошла и отвернулась к окну. Не произносила ни слова.
Он спросил:
— Каково же будет ваше решение?
Ксюша отозвалась:
— Сколько времени у меня на раздумье?
Венгр ответил жёстко:
— Время вышло. Мне пора уезжать. Или едем вместе, или — как желаете.
Евпраксия посмотрела на него — молодого, сильного, подходящего Генриху в сыновья, коротко, по последней моде подстриженного, с весело торчащими кверху кончиками усов. И кивнула робко:
— Я согласна... вместе...
Государь просиял и воскликнул живо:
— Очень, очень рад! Можете теперь ни о чём не думать. Всё проделают мои люди. Слуги сложат вещи... Приготовьте девочку. Мы найдём ей лучшую кормилицу Венгрии!
Русская присела в поклоне:
— Благодарствую вашему величеству... И ещё одно пожелание — дозволяете?
— Слушаю внимательно.
— Чтобы ваши люди хорошо обошлись с моим кучером, Хельмутом, — тем, что передал вам письмо от меня.
— О, конечно! Никаких сомнений. Пожелаете взять его с собой?
— Нет, не обязательно. Как он сам захочет.
— Вы такая добрая... Сделаю, как просите.
Герман попытался переубедить Евпраксию, но теперь уже тщетно. Сразу пополудни Калман и она сели на ладью и поплыли по Дунаю — в сторону Эстергома и Обуды, ставшей через много лет частью Будапешта.
