— Да каким «таким»?
— Снюхавшимся с дьяволом. Христопродавцам. И еретикам.
Посетительница воскликнула:
— Как ты можешь судить об этом, если даже не знаешь всей моей гистории?
Янка хмыкнула:
— Мне твою гисторию слушать недосуг. Есть дела важнее.
— Значит, митрополиту, первосвятителю, был досуг, а тебе, получается, нет? Значит, слово его для тебя — звук пустой? Память о батюшке нашем, Всеволоде Ярославове, внуке Володимера Святого, давшем благословение отеческое на моё венчание с Генрихом, так — пустое?
Старшая сестра отвернулась к окну и сказала холодно:
— Не стращай, не стращай, голубушка. Уважаю и память о родителе, и Никифорову жалость к тебе. Почему бы нет? Но имею и своё мнение. Голова на плечах не отсохла, чай! И отвечу так: коль желаешь — ладно, благословлю на постриг. Но потом, в обители, роздыху не дам. Света белого у меня не взвидишь. Каяться заставлю денно и нощно. Сразу предупреждаю, дабы не роптала.
Евпраксия ответила просто:
— Не взропщу. И любую повинность сочту за благо.
— Что ж, тогда ступай. Кто твой духовник?
— Так отец Евлампий из Вышгорода — что и маменькин.
— Исповедуйся ему, пусть грехи отпустит. И наставит, как вести себя дальше перед постригом. На великомученицу Варвару приходи.
— Слушаю, сестра.
— Я теперь тебе не сестра, но матушка.
— Матушка игуменья.
— То-то же, ступай. И молись, несчастная!
А когда Опракса, поклонившись, удалилась из кельи, Янка усмехнулась ей вслед: «Дурочка — она и есть дурочка. Понимает, что не люблю, только всё равно лезет. В голове мякина! Хочешь — получай. Я три шкуры с тебя спущу. Генрих-еретик ангелом покажется!» Посмотрела в оконце, взгляд перевела в Красный угол и перекрестилась. И спросила сама себя: «Чтой-то я разгневалась будто? Сердце тук-тук-тук. Из-за этой девки?! Недостойной во всех отношениях? Полно, полно, нужно успокоиться. И быть выше мелких чувств. Я не только Рюриковна, но и Мономаховна. Не пристало мне злиться по пустякам». Кликнула келейницу и сказала:
— Я дала согласие на ея постриг. Ты была права: надо проявлять милость к падшим.
Серафима, перекрестившись, вздохнула:
— Слава Богу! Мы должны учиться у тебя добродетели, матушка.
Настоятельница заглянула монашке в лицо: уж не ёрничает ли, мерзавка, уж не издевается ли? И не поняла. И махнула пренебрежительно рукой: мол, иди, иди, расскажи сестрицам, как умею я преодолевать личное и покорно исполнять Заповеди Господа.
До насильственной смерти Опраксы оставалось всего лишь два с половиной года.
