И когда келейница Серафима доложила матушке, что пришла её младшая сестра, Янка недовольно спросила:
— Катя Хромоножка? Что ещё ей надо?
— Нет, не Хромоножка — Опракса.
Настоятельницу от этого имени даже передёрнуло:
— Как она посмела? Не желаю видеть.
— Говорит, с благословения самого митрополита.
Догадавшись, что её объехали на кривой козе, Янка сжала кулаки:
— Ах она паскуда! Прорвалась к Никифору... и своими чарами... грек не устоял... Ну, понятно! — и ругалась довольно непристойно несколько минут.
Переждав очередную тираду, Серафима хладнокровно осведомилась:
— Что же ей сказать?
— Прогони ракалию в шею.
— Неудобно, матушка. Будет жаловаться их высокопреосвященству.
— Ну и пусть. Мне не больно страшно. Ничего не сделает, только пожурит.
— Для чего же затевать распрю на пустом месте? Можно тут решить.
— Не учи меня! Я не допускаю к себе падших женщин! Выстави ея. Слышишь, выстави!
Уходя, келейница проворчала:
— А Господь наш Иисус Христос допускал...
Янка вспыхнула:
— Что такое? Что ты там бубнишь?
Посмотрев на неё из-под седоватых бровей, Серафима ответила:
— Ничего, вырвалось нечаянно.
— Нет, скажи.
— Говорю — нечаянно.
— Повтори немедля!
Та, поколебавшись, решилась:
— Иисус Христос допускал к себе падших женщин. И учил: их раскаяние во сто крат дороже, чем моление праведниц.
Настоятельница спросила:
— Не рехнулась ли ты, сестра? Упрекаешь меня в отступлении от истинной веры?
— Я не упрекаю. Я напоминаю.
— Прочь иди. Мне казалось, что ты умнее. И тебя околдовала эта паскудница?.. — Но когда келейница собиралась уже выйти за порог, бросила надменно: — Хорошо, так и быть, пригласи ея. Пусть изложит просьбу.
Евпраксия и вправду напоминала кающуюся Магдалину: бледное осунувшееся лицо и круги под глазами, чёрная накидка и опущенные долу глаза. Настоятельница отметила про себя — не без доли злорадства: «Подурнела-то как! Постарела даже. Тридцать семь не дашь. Сорок семь — пожалуй...»
— Здравия желаю, сестра, — поклонилась Ксюша.
— Здравствуй, здравствуй, коли не шутишь. Что сказать желала? Для чего ходила к митрополиту?
Та ответила кротко:
— Била ему челом. Чтоб на постриг благословил.
Янка рассмеялась ехидно:
— Ты — в монашки? И хватает совести?
Покраснев, Опракса произнесла:
— Бог ко всей пастве милостив. В том числе и к заблудшим тварям. Отчего же я, даже не заблудшая, а бездольная просто, не могу надеяться на спасение?
Но игуменья отразила её наскок:
— Раньше о спасении надо было думать. Не надеяться на всемилостивого Всевышнего. Бог не только милует, но и воздаёт по заслугам. И таким, как ты, нет прощения.
