— Нет, увы, возвратился свиток обратно...
Сердце больно сжалось в груди у княжны, на душе стало холодно, противно, словно бы задули свечу. Еле слышно спросила:
— Что, нераспечатанный?
У раввина пейсы запрыгали, как пружинки. Он потряс головой в кипе:
— Да, как видишь. — И достал из-за пазухи пергамент с неразломанным сургучом.
Ксюша его взяла как-то отстранённо, вялыми, безжизненными пальцами.
— На словах-то что передали?
— Ничего, совсем...
— Да дошла ли вообще грамотка до Генриха?!
— Не дошла...
— Как же так, Лейба? Объясни.
Он молчал, не решаясь озвучить главное. Наконец сказал:
— Генрих... их величество... был не в Гарцбурге, а в Льеже... повезли туда... не успели...
— Почему?
— Потому как аугуста в сёдьмый день... император преставился...
Евпраксия стояла как громом поражённая. Не могла понять до конца. Даже улыбнулась невольно:
— Что за чепуху ты городишь? Как — преставился? Быть того не может. Кто тебе велел меня огорчать?
Иудей развёл костлявые руки:
— Мог бы обмануть, но зачем? Говорю, что знаю.
— Да неужто убили? Или захворал?
— Нам сие неведомо. Слухи были, повредился в уме, а затем почил в Бозе.
Ощутив дрожь в коленях, русская присела на ближайшую лавку. Дурнота подступала к горлу. Свет мутился в её глазах.
— Господи, неужто?.. — прошептала она. — Императора нет на свете? Боже мой... Одна!.. Вот теперь уж точно одна!.. — И, лишившись чувств, повалилась наземь.
