— Не болтать! — сурово обрывает отец. — Говорят: слово — серебро, молчание — золото. Смотрите у меня, что бы ни приключилось — умри, а язык держи за зубами. Понятно?
— Ладно уж, Захар Петрович! — говорит кто-то обиженно. — Неужто не верите нам?
— Знаю, вы все хорошие люди. Однако не думайте, что предатели бывают только из таких, которые не советские. Болтовня да трусость живут рядом. А из труса выходит предатель…
Павлик вздрогнул, словно эти слова отец сказал, заметив его, спрятавшегося за деревьями.
«Разве я трус? Если бы было так, разве я смог бы прийти ночью в такой лес?» — «А показываться отцу боишься», — словно поддразнил его кто-то.
Павлик вышел и встал перед отцом:
— Папа, я не трус!
— Павлик?1 Ты?..
Все бросили работу. Наступила тишина. Казалось, даже лошади насторожились.
Павлик ждал, что отец сейчас возьмется за него. Хорошо, если дело обойдется без подзатыльников. Но Захар Петрович, — или оттого, что был очень поражен, или же рассчитывая заставить Павлика сказать всю правду, — против ожидания, заговорил благодушно:
— Ты что, в разведчики пошел? Да? Следить за нами? Ишь, следопыт выискался!
— Я не знал, что вы едете сюда.
— Не ври, сынок!
— Нет, папа. Я один пришел в лес, и я не трус.
Пропустив без внимания эти слова, отец продолжал допрос:
— Говори, кто тебе сказал, что мы собрались ехать в лес? Кто научил следить за нами?
— Никто, папа! Никто не говорил, и я не знал об этом.
— Так. А где твой товарищ?
— Какой товарищ? Я один…
— Говори правду, не бойся.
— А я и не боюсь.
— Не боишься? А знаешь, что ты сделал?
— Что я сделал?
— Ты узнал то, что тебе не следовало знать. И ты за нами следил. Кто тебя послал?
Павлик чуть не заплакал от обиды.
— Говорю же, никто! — крикнул он запальчиво. — Я сам хочу быть партизаном. — Сказав это, Павлик уже не смог удержаться, слезы брызнули из его глаз.
— Так ты хочешь быть партизаном? — спросил его Прохор.
— Конечно, хочу. И буду!
И Павлик рассказал, как учился не бояться, как в темные ночи один бродил по лесу.
— Дурак! — сказал отец.
Но это оскорбительное слово прозвучало у него совсем не сердито, словно он хотел сказать: «Молодец!»
Люди, стоявшие около ямы, добродушно рассмеялись. Легко стало и Павлику.
Но отец тут же распорядился.
— Ладно! — сказал он отвердевшим голосом. — Прохор, твоя телега освободилась, езжай домой. Увезешь кстати и этого сопляка. Я с ним завтра как следует поговорю. А мы переменим место…
