— Будьте спокойны, ничего с ней не сделается. Если хотите знать, рожать ребенка — это одно удовольствие. Труднее не рожать… В общем, Сания велела вам не беспокоиться. Приказ.
«Сания велела» — эти слова успокоили Камиля, Словно он увидел Санию, услышал ее голос.
— А Хасан где?
— Не беспокойтесь. Пока не вернется Сания, я буду ему матерью.
Тут Фуат неожиданно начал успокаивать Камиля:
— Не беспокойся, Камиль, Фардана сладит с ним.
— Спасибо вам, Фардана. Сания ничего больше не наказывала?
— Как же! Приказала беречь себя.
— Похоже на нее, — сказал Камиль как бы про себя.
Погрузившись в свои мысли, он замолчал. А Фардана повернулась к Фуату:
— Ну что ты губы надул? На что злишься?
Камиль почувствовал, что ему лучше уйти. Сославшись на то, что ему хочется пить, он направился к ближайшим ларькам.
Тяжело ему было.
Ожидание ребенка всегда тревожит отцовскую душу. В эти минуты все чувства как бы обостряются. И мелочи, мимо которых в другое время проходишь без внимания, приобретают особую значимость. Так было, когда он ждал первого своего ребенка. Он долго сидел тогда в саду около родильного дома.
Родильный дом был построен недавно, вокруг раскинулся настоящий лесной участок. Камиль вышел на заросшую цветами полянку и сел на скамью, механически жуя сорванную былинку.
Вдруг он почувствовал на ногах легкие укусы. Оказывается, рядом находился муравейник, и потревоженные муравьи густо облепили его ноги.
Случись это в другое время, Камиль яростно смахивал бы их, давил ногами… Но в эти минуты тревожного ожидания он был добр и полон нежных чувств.
— Кусайте, милые, кусайте, — говорил он, глядя на суетившихся муравьев.
Наконец вышла сестра в белом халате и поздравила с сыном. Сказала, что Сания жива и здорова.
Велика была его радость.
А сейчас?..
С высокого берега, опершись локтями на ограду, Камиль смотрит вниз, на столпившийся около дебаркадера народ.
Кого только не было в этой облепившей пристань, тревожно гудящей, как пчелиный рой, толпе. Какие чувства бушевали в ней, какие роились мысли, сколько лилось горьких слез! Был ли тут хоть один человек, который с болью в сердце не чувствовал, как дороги ему пришедшие проводить люди и как сам он бесценен для них? Не могло быть такого! Ведь каждый человек сам по себе — это целый мир, и для кого то он дороже всего на свете…
Казалось, громада чувств таится в этой толпе и не может найти выхода. Какое-то странное, торжественное спокойствие царило над колышущейся толпой, над глухим изломом голосов…
