— Как не вижу? — кричу.
— А так, — говорит, — не видишь — и все. Я на заводе был не слесарем, а лодырем и хуже...
— Как ты мог быть лодырем? — удивляюсь.
— А очень просто, — говорит, — у меня семья, а пропитать ее я не мог. Работал, а все голы, босы, от жениных попреков на мне не было живого места. Да и как ей не грызть меня? Я осаживал ее, а самому иной раз даже в глаза ей стыдно было глядеть. На словах я одно плел, а на деле с завода сковородки, противни таскал и посылал ее менять их на хлеб. Какая цена моему слову после этого? Жена разозлится иногда и крикнет: «Замолчи, вор несчастный!» Мне рот и замазан. И дети слышат это... Да тут лучше сквозь землю провалиться. А теперь мне хоть и стыдно, да не так. Съезжу за товаром, погорланю на базаре, — и сыты, никто меня кривдой не попрекает...
— Хозяйственным стал, — говорю, — надо всем металлистам в ряд с тобою за прилавки становиться...
— Зачем всем?
— А что? Не хуже тебя торговать будем, — смеюсь. — Уж если итти в рай, так всем союзом...
Слово за слово — повздорили мы, разошлись в разные стороны, и началось у меня в голове коловращение. Как же, мол, так? Как мог Меньшуткин забыть, кто он такой? Как дал он себя на мякине провести? Неужели он думал, что у нас все само переделается? Бегу, горячусь, а мысли врозь. Ну, где в самом деле Меньшуткину слесарством кусок хлеба зарабатывать?
Очутился я на выгоне, глянул, а завод — вот он, как на ладони. Дымок над ним вьется чуть-чуть. Знал я, что на нем из восьми тысяч рабочих только огрызки работают. Шевелилась только механическая мастерская, да и то больше по ремонту. До того доходило, что мужики к заводу с починками, как в деревенскую кузницу, приезжали.
Слышал я про это, не раз издали глядел на завод, а после разговора с Меньшуткиным будто ударило меня: стоит, мол, завод, расползаются наши силы, а без них все наши бани, сады, коммуны — пустая егозня и пыль. Без заводов, без машин, без железа нас за горло возьмут, а охотников на наше горло, на нашу спину хоть отбавляй...
Стою и ругаю себя: самое, дескать, главное проворонил в своем коммунальном отделе, в белиберде увяз...
Слышу — сзади кашляет кто-то. Оборачиваюсь — стоит гражданин с палкой и стирает со лба пот. Околышек плисовый, а на околышке след от значка или от кокарды. Аккуратный такой, глядит ласково и будто глумится надо мною.
— Добрый вечер, товарищ Коротков!..
Я слова его пропускаю мимо уха. Он хмыкнул, повел глазами туда, куда я глядел, на завод то есть, и спрашивает:
