Не только одежда да то, что, по словам Глафиры Ананьевны, относилось к «форсу», сам этот небольшой дом был тоже вроде хранилища для предметов напоказ. В передней комнате, куда хозяева пригласили меня к накрытому столу, было на что взглянуть. Правую боковую стену занимали шифоньер и кровать. В зеркальной дверке шифоньера отражалось все: и пол с набивным ковром на нем, и оклеенный белой глянцевой бумагой потолок, и стол с самоваром и посудой на нем, и мы все на мягких стульях. А на кровати гора подушек.
Писцов рассмеялся.
— Да, да, — тоже со смехом подтвердил Саша. — Только Карп Зосимыч с Глафирой Ананьевной не спали на своей кровати: для того имелись полати в кухне. Всю левую стену заслонял буфет из мореного дуба с резьбой на каждой створке. Он был несоразмерно велик для помещения. Даже при снятом с верхнего корпуса венце вплотную упирался в потолок. Передняя стена тоже вся была заставлена. Диван без чехла — чтобы всяк видел коричневую кожаную обшивку — закрывал высокой спинкой пол-окна слева. А место у средней части стены хозяева отвели под такой предмет, о каком не помыслит любой мастак на ребусы и отгадки, — под умывальник.
— Почему под умывальник? — удивился Писцов.
— Потому что отделан мрамором — вот его и вломили для красы наперед. Все в комнате содержалось в чистоте и порядке, но в ней, как и в прихожей, пахло чем-то острым, вроде сыростью хлева.
«Уж очень вы стеснили себя», — высказался я насчет обстановки.
Карп Зосимыч окинул комнату взглядом и возразил мне:
«А разве больше-то хуже? Мы ходим — не запинаемся и ни за что не задеваем».
«По радио передавали беседу врача: вредно загромождать помещение излишеством мебели — через то получается недостаток воздуха».
«Мы не летаем на самолетах. Нам хватает его, воздуху-то. А радио мы не слушаем. Его у нас нет — и слава богу: не надо платить за болтовню да за музыку. То и главное».
Дору смутила резкая откровенность отца. Она с улыбочкой упрекнула его:
«Ты, папа, никак не можешь говорить без иронии: по радио, по-твоему, «болтают», а на завод жалуешься, что «изводит смородом».
«Я, дочка, к заводу без подыска: он всем в Затенках опора. Мало кто здесь самостоятельный, на собственных ногах...»
Карп Зосимыч сбил ребром вилки сургуч с головки бутылки с водкой и еще раз осмотрел стол: может, нет чего. Сладкий пирог с верхней коркой в решетку, черный хлеб, тонко нарезанная ливерная колбаса — все находилось в отдельных тарелках. Целиком заняла узкую тарелку и селедка с темной ямкой вместо глаза, словно он был выклюнут.
