, и все потому, что я писала, как подмастерья бьют стекла, что в прежние времена горожане спали голые и что они по сию пору суеверны. О невежество! Никуда не хожу, только в деревни, и нисколько не интересуюсь местным обществом. Все они тупицы!
Ваше мнение о моих сказках, возможно, слишком лестное, меня очень обрадовало. Значит, все-таки их можно читать детям? А ведь говорят, что мои сказки не для детей: я верю этому, да еще сама и подтверждаю. Только совсем маленьким не следует читать их подряд — такие вещи вы увидите и в других выпусках. Бывает, что мне никак не избежать острых моментов, хоть целиком сюжет переделывай, но я думаю, если сказки станет читать такой отец, как ваш супруг, или же такая мать, как вы, они сами сумеют опустить то, что не годится детям. К четвертому выпуску я хочу написать предисловие и признаться, что в сказках мое, а что народное. Я сделаю это, хоть и не надо было бы мне говорить, что многое в них не является народным, — ведь станут бранить меня! Когда я слышу сказку, совершенно исковерканную, огрубленную, я не могу не прибавить, где это необходимо, от себя, или же выбросить то, что некрасиво. Целиком я сочинила только две и больше не буду этого делать. Третий выпуск печатается, а я пишу уже для пятого. Поспишиль[8] ужасно сердит своей медлительностью, что тут поделаешь!
[...] Я написала рассказ из сельской жизни, не знаю, понравится ли. Если он подойдет, напишу еще, только времени очень мало: могу работать лишь вечерами и в воскресенье. Но отправиться на богомолье в карете не такая уж большая заслуга, иное дело — пойти пешком!
[...] Будьте здоровы и почаще вспоминайте вашу верную
Божену.
3. КАРОЛИНЕ СТАНЬКОВОЙ[9]
В Неймарке 3 марта 1848 г.
Дорогая моя!
Скоро и мои дела пойдут, как у тебя, то есть и я не сумею написать нескольких строк за полгода. Правда, мне мешает не хозяйство, а недуги. Едва отпустила моя вечная хворь, как заболели зубы и голова, ничем их не успокоишь. Я бы еще промедлила с письмом, но, боюсь, будешь бранить меня — ведь ты не столь снисходительна, как я.
Письмо от пани Челаковской с припиской пана Челаковского я уже получила, а также и вложенный туда конвертик от твоего мужа. Рада я, что во Вратиславе все опять здоровы и вспоминают обо мне. Я, может быть, навещу их летом, но только может быть. Троны королевские рушатся, короны дрожат на головах — страшно это, и кто знает, что еще будет! А что, если и флегматичным немцам придет в голову устроить какую-нибудь
