Фон Рехов. Вы удивительно хорошо играете... для аккомпаниатора... Господа, к большому моему сожалению, я вынужден вас покинуть: меня вызвали по экстренному делу. (Прощается.)
Ершов. А вы, комендант, когда кончите дело, приходите чай пить.
Фон Рехов. Спасибо. Не знаю, смогу ли, да и вам, верно, в своей компании приятнее, мне и то всегда совестно. (Ивану Александровичу, холодно.) Вы долго здесь пробудете?
Иван Александрович. Не знаю. С час, думаю. А что?
Фон Рехов. Мне надо будет с вами побеседовать. Пожалуйста, зайдите ко мне» когда уйдете отсюда. В мой служебный кабинет.
Иван Александрович (неприятным тоном). К вашим услугам, господин комендант. С удовольствием приду.
Фон Рехов» Все удовольствие будет на моей стороне. ( Уходит. )
Иван Александрович. С тех пор как немцев стали бить на Западном фронте, их просто узнать нельзя, такие они томные.
Ксана. Это неправда, Иван Александрович! Комендант был с нами любезен с первого же дня. Он нисколько не изменился, вы несправедливы.
Иван Александрович. Да их уже и тогда били... И я не подрядился быть справедливым! Почему вы так заступаетесь за коменданта? (Со злобой,) La donna è mobile!{2}
Ершов. Комендант отлично говорит и, как все говоруны, повторяется. Жаль, что у немцев нет этой... как ее? — учредилки или хоть предбанника... Впрочем, нет, этого я и немцам не пожелаю! А уж он там бы заблистал, распустил бы перышки. Ему мало скушать Европу просто, — он хотел бы слопать ее под философским соусом.
Иван Александрович. Бог даст, подавится.
Ершов. Что, барышня, он вам о линии Брунгильды говорил?
Ксана(сердито). Ничего ни о какой такой линии он мне не говорил.
Ершов. Ну, так еще скажет. Мне он с весны раза три рассказывал о какой-то «линии Брунгильды» в душе человека. В 1888 году к нам сел один музыкант, тоже помешался черт знает на чем, Через год умер — оказался стопроцентным прогрессистом.
Ксана(вскакивая). Я всего этого слышать не хочу! Извините меня, Василий Иванович, это пошло! И гадко так говорить о человеке, которого вы только что звали к себе в гости.
Ершов. Барышня, я не виноват. Поживите с мое, сами увидите, что такое жизнь. (Подходит к двери и кричит.) Марина, дура, мерзавка, подавай самовар! (Возвращается.) Надо пойти за ней. Верно, побежала насиловать немецких солдат.
Вдруг вдали раздаются выстрелы. Все вздрагивают и взволнованно прислушиваются.
Когда безлунная ночь, всегда постреливают.
Иван Александрович. Это за красными огнями? Кто-то хотел бежать.
