Рассказывал мне потом тот христианин: «Мне уже не до еды было, они христосуются красными яйцами, а я как подумаю, что ты один, и так печален, и никого у тебя тут нет! Бабка моя сидит только, меняется в лице. И что мне пришло в голову, говорю: “Кум, я ведь надумал пойти в монастырь, потому что там будет вторая пасхальная служба, в 2 часа. Если матушка желает пойти со мной, то хорошо, а если нет, то я все же пойду”. — “Ну иди тогда, в добрый путь”. — “Вот, я приготовил кое-чего и сейчас быстренько схожу”».
И вышел он из дому часов в 10, а оттуда столько километров; сначала он старался остаться незамеченным, прятался как мог.
Я не ел с Великого Четверга — в пятницу, в Великую Субботу ничего. У меня оставалось немного сухарей, щепотка сахару, это у меня было, килограмм пшеничной муки и щепотка соли. Это были мои последние продукты, потому что он не приходил ко мне уже с месяц.
Он шел, бедняга, очень тяжело, хоть и знал лес, но вышел ведь поздно. Я, как человек, думал, с ним что-нибудь случилось, и поминал его в молитвах: может, его встретил кто-нибудь, вернул его домой. У меня была анафора старая, но я не принял ничего; был день Пасхи, и уже смеркалось. Я совершил свое правило и все поминал его. Я думал, как человек: «Может, они пошли вдвоем, может, поссорился с сыном, может, решил прийти ночью». Думал и я, как человек, один, а потом снова твердил: «Пусть будет, как Богу угодно».
И только когда вот так свечерело, вдруг слышу: пок! — хрустнула ветка. «Ну, это медведь или олень». И выглядываю в дверь, чтобы посмотреть, кто это: олень, медведь, кабаны? (Однажды прошло стадо кабанов, две свиноматки, и с ними поросят 24 где-то было. Поросята были маленькие, им было всего несколько дней, и они не могли идти. И те брали дубины в зубы и погоняли их дубинами. Одна шла впереди, а другая била их сзади дубиной. Я подумал тогда: «Ты посмотри, какое диво!»)
И когда я присмотрелся, это не звери были, это Максим, он наступил на хворостину. И как он только увидел меня, издали стал просить прощения: «Целую руки, Батюшка. Прошу вас простить меня, вишь, как вышло, случилось искушение…» — «Брат, что ты, не беспокойся! Ты хорошо дошел?» — «Хорошо, никто мне не встретился. Я дошел очень хорошо». — «А какое искушение было дома?» — «Пришли родственники, и я поздно вышел в путь». — «Ничего».
Я, войдя в землянку, произнес: «Светися, светися, Новый Иерусалиме…» — и он заплакал. У меня горела лампадка, пахло ладаном в землянке. И мы посидели, потому что он был весь мокрый, шел с грузом, он ведь принес все что смог, бедняга, с пасхального стола. Было у меня потом… потому что этого мне было слишком много, мне сколько было нужно? В другой раз приходилось и попоститься. Там ведь не как тут, там ты не обеспечен, там как захочет Бог, когда есть еда, а когда и нет.
