Каждый духовник, священник, духовный наставник, если он не
отрекся себя вполне в мире сем, скорее всего не обойдется без подобного искушения.
Дело в том, что каждый из нас – прекраснейший, способнейший «музыкант» – может,
если наладится, сыграть, спеть красивейшую песнь, особенную, неповторимую. Но
все дело в том, куда мы направим это свое богодарованное искусство. Всегда есть
соблазн для падшего человека спеть и сыграть здесь же, сейчас же, обрести
ценителей, слушателей среди близких нам душ. Здесь вовсе не любовь к другому,
нет! Здесь человек находит что-то таинственное, прекрасное, нравящееся ему и
желает, как на дорогом музыкальном инструменте, испробовать опять себя, свое
искусство, воплотить через это заманчивое изящество опять переливы, игру своих
собственных сердечных движений и чувств. Все мы видели не раз, как в древних
храмах во времена гонений и запустения бывали на фоне прекраснейших фресок, на
самых даже видных местах, поверх изящных искуснейших линий и красок, выписанных
рукою смиренного древнего мастера, грубо и размашисто выцарапаны, выведены,
намалеваны яркой заборной краской чьи-то ничего не говорящие имена, даты или места
жительства. Иногда такие заявления: «Здесь был Вася в … году», «были Саша и
Борис из города N» и тому подобное. Что это? Почему не на заборах, не на стенах
домов, а поверх драгоценных, древних фресок, да еще на самых видных местах?
Варварство? Дикость? Но ведь не один, не два случая – повсеместна, очень
распространена эта болезнь! И, конечно же, то же самое, только в более скрытых,
утонченных формах таится и в наших сердцах. И мы, может быть, не желая
признаваться в этом самим себе, испытываем тяготение «поставить свое имя»,
громко заявить о себе, запечатлеть себя на переднем плане, когда встречаем
что-то заметное, прекрасное, привлекающее. Ведь и эта болезнь – сниматься на
фоне известных зданий, разных диковинок, египетских пирамид и индийских слонов,
горных вершин, знаменитых водопадов, рядом с известными людьми – откуда она?
Таким образом, когда мы любим человека не во Христе, мы обязательно любим не
его, а себя в нем, хотим видеть в нем не его самого, преклоняться не перед его
красотой, а любоваться своим отражением в нем, как в зеркале, украшенном
дорогой рамой; мы не восхититься хотим этой возвышенной картиной, а уже спешим
нацарапать поверх нее свое имя.
Но все это сокровенно, искусно прячется под личинами самыми
благообразными: просто появляется у духовника интерес заниматься, «работать» с
этим вот человеком, таким «любопытным», «интересным». «Кажется, из него будет
толк», «похоже, его многому можно научить», «нельзя не помочь ему раскрыть свой
талант в духовной жизни», «никто, кроме меня, ему не сможет теперь помочь», «я
не имею права теперь отвернуться от него», «Сам Бог ждет теперь, чтобы я помог
спасаться этой заблудшей овце»… Но все это пока не обнаруживает скрытого
коварства. Только какой-то внутренний голос подсказывает, что «здесь что-то не то».
Но другие голоса стараются его заглушить, перекричать и кричат так
красноречиво, так возвышенно-поэтически! И прозаические выступления скоро
отходят на задний план и уже оттуда продолжают навевать душе какие-то
тревожные, неприятные предчувствия…
