Да, может быть, все началось с добрых и неукоризненных
чувств, но наш эгоизм и самовлюбленность не оставят ни одно сердечное расположение,
сильное движение быть в простоте и святости, если оно не будет осолено
смирением, укрощено самоукорением, ограждено недоверием к себе!
Самовлюбленность со всего проходящего через сердце, стремится сорвать свой
оброк, заставить питать себя, старается «завербовать», сделать своим слугой,
данником. Сразу же вслед за чувством расположения в сердце усиливается
проникнуть (вернее, в самом сердце возникает) эгоистическое желание сделать
этого «такого милого, хорошего» человека «своим», своей собственностью, им
украсить, обогатить свою жизнь в мире сем. Умилившись обнаруженной нами
красотой, мы непременно хотим, чтобы это прекрасное имело ближайшее отношение к
нам самим, хотим вселить его в наш собственный дом или сад, как какое-то редкое
украшение.
Если человек не отрекся еще себя пред Богом, не отказался до
конца от выявления и запечатления своей «личности» (на самом деле – самости,
индивидуальности, своего «эго») в тленной сей области бытия, то он всегда
жаждет и не находит той «достойной» души, перед которой он мог бы заявить о
своей особенности, своей неповторимости. Чаще всего мы разочарованы этим миром,
мы пытались, но потеряли надежду «блеснуть» собою пред очами человеческими;
однако скорее не потому, что разлюбили себя, не находим в себе достоинств, а
потому, что «не обретаем способных и достойных ценить наше богатство». Встречая
в людях много уродливого, больного, недостойного, мы накапливаем некоторое
презрение к миру сему, и нам уже легче не возлагать на него надежд, не желать
искать в нем области приложения своих сердечных движений, своей
«необыкновенности», и мы «устремляемся к духовному», начинаем чувствовать, что
только там, «в какой-то таинственной небесной дали, наша личность сможет
по-настоящему раскрыть себя».
Но встречается милая, такая располагающая к себе душа, мы
неосторожно залюбовались ею – и вот тот таившийся змей, скучавший среди груды
обломков нашего прежнего языческого капища, некогда гордо возвышавшегося на
видном месте нашего мнения о себе, теперь оживает и выпускает весь свой
скопившийся яд, парализуя сердце, лишая рассудок духовного зрения. Появляется
сильная тяга выйти опять в этот мир, опять ожить земным, теплым, даже жарким
человеческим чувством; теперь же, здесь же – вот перед этим «милым» человеком
раскрыться, выйти к нему со всеми своими силами, чувствами, которые так долго
загонялись в дальний угол и содержались весьма скудными подачками.
