Несчастный, впрочем, не убился до смерти. Бог дал ему время
для покаяния и послал к нему инока из соседней кельи. Низверженный был весь
изломан, самый череп его разбит, кровь ручьями текла из ран. Однако ж он имел
достаточно времени и силы рассказать подробности своей жизни и искушения,
просил у знавших его отшельников поминовения и молитв и на руках плачущего
инока испустил дух. После ужасного своего искушения он не более трех часов был
жив[61].
Какая жуткая история! Так, значит, отвратительны пред Богом
были это зазнайство монаха, эта его дерзкая мечта о первосвященстве, что
попустил Господь злым духам прежестоко посмеяться над несчастным! Но и теперь
все те монахи, которые, не имея и вовсе никакого монашеского делания и труда,
так же мнят себя готовыми к достойному несению трудов иерарших, не так же ли
будут в определенный момент осмеяны и поруганы диаволом? И еще большой вопрос:
что страшнее и что пагубнее – падение ли в физическую пропасть с действительной
скалы или ниспадение в пропасть безнравственности или духовного опустошения с
мнимой высоты прельщенного самомнения? И даны ли будут еще те «три часа» для
покаяния? А ведь сколь многое – не менее тяжелое и трагическое – может
протекать вовсе не приметно для стороннего взгляда под монашескими параманами и
архиерейскими омофорами, даже при всеобщем почтении и уважении…
Привычное сегодня рассуждение: ну почему бы монахам не
заниматься миссионерством и проповедью, почему бы не помогать людям найти
дорогу к Церкви и не вести их по пути к Богу? Что, собственно, толку от того,
что монах будет всю жизнь просиживать в монастыре, часто скучая и унывая, будет
всегда занят только своими внутренними, монашескими проблемами и заботиться
только об исцелении своих собственных духовных недугов? Разве это не эгоизм,
разве не бесплодное прозябание? Что толку сидеть самому со своим светильником и
поправлять фитилек, подливать маслице? Не правильнее ли освещать дорогу другим?
Не ближе ли это к верному христианскому образу жизни, к деятельному исполнению
евангельских заповедей?
Но пусть скажут: какая свеча предпочтительнее – та ли,
которая скромно горит перед святой иконой на подсвечнике, с верой и молитвой
затепленная (пусть даже в пустом храме, никем не наблюдаемая), или та свеча,
которая горит в руке домохозяйки, когда она в темном чулане усердно отыскивает
какую-нибудь затерявшуюся вещь? Не посчитаем ли мы святотатством снять горящую
свечу с подсвечника перед иконой Спасителя или Пресвятой Богородицы и пойти с
нею к калитке встречать ночного гостя, дабы осветить ему дорожку? Не различаем
ли мы светильники, которые используем, одни для свечения, тепления, согревания
молитвы перед святыми образами, другие же – для освещения комнаты или входа на
лестницу? И опять – это редчайший дар Божий, когда человек умеет, предстоя
Господу, не отвлекаясь от Него, звать и приводить на поклонение Ему других
людей… Редчайший дар!
