Мы все бьемся над тем, чтобы развести огоньку и погреться в
эту страшную сырую погоду. Мы еще ничего не достигли, сами зябнем, и только
издали может показаться, что в лесу горит костер. На самом деле это все только
растопка, только чиркание спичек и мучительное раздувание пламени – никакого
тепла еще нет. Но вот уже сбегаются со всех сторон озябшие путники в надежде
погреть продрогшие кости. Но нет огня, дорогие, нет пока, и не знаем, будет ли.
За себя не уверены, выживем ли… Оставьте, оставьте нас пока биться над своим
огнем…
«Град», который «не может укрыться», ибо не хочет
этого
Думается, главный враг наш сегодня в монастыре, вообще
современный враг монашества,– это дух уныния и расслабления. Теперь если монах
не уклоняется в душевный, ложный настрой бурной деятельности, не увлекается
«геройскими» порывами «освящать мир» вокруг себя и «спасать погибающих», а то и
просто делать что-либо «этакое», «интересное», на показ и трезвон в обществе,
то он чаще всего впадает в другую крайность – в тяжкую меланхолию, апатию ко
всему, какую-то заторможенность и бесчувственность. Человек как будто на верном
пути – бежит от всего ложного: бережется ложных стимулов к доброделанию,
бережется дел «напоказ» и лицемерной ревности, ложной любви и опасных
привязанностей… Но остается часто и без правильных стимулов к подвижничеству и
бодрому шествованию к высокой цели. Почему так? Как, отказавшись от фальши, не
остаться скучать в бездействии? Чем должно поддерживаться наше бодрствование?
Беда, что многие заметили это и поощряют всякого рода ложные
стимулы как в среде монашествующих, так и в среде мирян,– лишь бы те не
засыпали и не теряли интерес к церковной жизни. Но, кажется, лучше «спать», чем
так «бодрствовать». Понятно, что причина в крайнем нашем маловерии! Умом мы все
верим и даже умеем красноречиво уговаривать ближних верить и жить церковно. Но
как дело доходит до сердца, там такая туга встречается, такая густая,
неповоротливая масса, как липкий, тягучий клей, что не можем сделать ни одного
решительного движения, все как в кошмарном сне, когда снится, что хочешь бежать
от надвигающейся опасности, но ни руки, ни ноги не слушаются и не двигаются,
как онемевшие. Ум легок и прыток, запросто становится на новые позиции, с
«новой колокольни» готов по-новому обозревать окрестности, давая всему новую
оценку и новое толкование. Но чувства сердечные, трудно поддающиеся
дрессировке, одичавшие и избалованные свободой, точно лесные звери, бредут
нахоженными тропами, только дико озираются на подзывающего их, приманивающего
куском хлеба. Когда не дает монах пищу своим страстям и не позволяет себе
рядить страстные приманки в личины добродетельных порывов, тогда часто ощущает
в себе как бы паралич всех душевных сил: кровь холодна, сердце едва бьется, ум
весь в прошлом… Но пусть, пусть! Так все-таки лучше, так ближе к истине – при
всей этой вялости и сонливости, чем при бодрой и задорной «игре в монастырь».
