; отец Лазарь пишет и
говорит о том, что важнее всего и о чем – вот горький парадокс! – пишут и
говорят до чрезвычайности мало, а если все же и говорят, то зачастую
недостаточно вдумчиво и глубоко. Причем слово его – слово живого опыта, слово
не прозорливого, не святого, не «старца», но человека, который сам ищет в этой
жизни спасения, сам пытается нащупать и действительно нащупывает стезю, ведущую
к Богу, к живому общению с Ним. И это слово тем ценнее, что принадлежит оно
нашему современнику, знакомому с немощами и недугами сегодняшнего мира не
понаслышке, но опять-таки опытно, что он и исповедует перед своим читателем.
Отец Лазарь не уходит от остроты вопросов, встающих сегодня
перед христианином, живущим посреди мира в полном смысле языческого, из этого
мира происходящим, ощущающим его дыхание не только на «своей спине», но и в
самом своем сердце. Он ищет ответ на эти вопросы прежде всего для самого себя и
может предложить найденное другим.
Надо сказать, что при всей очевидности той пользы, которую
приносят людям книги отца Лазаря, не у всех они вызывают однозначное отношение.
Порой можно видеть и неприятие его мыслей и идей: кто-то называет его
максималистом, кто-то говорит, что, прочитав книги, написанные им, человек
невольно погружается в беспросветное уныние. Однако если кого-то отец Лазарь
обличает и судит, то в первую очередь самого себя, и более чем где бы то ни
было открывается это в тех «Записках», которые вы держите сейчас в руках.
Для каждого христианина естественно стремление спастись. Но
спасение, как, со ссылкой на преподобного Петра Дамаскина, говаривал и писал
преподобный старец Амвросий Оптинский, совершается не иначе, как «между страхом
и надеждой». Мы нередко испытываем страх:
наша совесть не дает нам полного удостоверения в том, что мы делаем все, что
могли бы, ради того, чтобы даже не приблизиться к Богу, а хотя бы сохранить
верность Ему. Нередко также мы упокоеваемся и на некой ложной надежде, которая происходит не от
всецелого упования на Господа, полной, безоглядной преданности, доверия Ему, а
от нечувствия, от забвения о времени испытания, когда обличительницей нашей
пред судом Божиим явится обычно столь легко попираемая совесть.
Но вот предстать перед лицом этой соперницы[1] уже
сейчас, не уклоняясь от ее обвинений, не пререкаясь с ней, но самоохотно
предоставляя в ее распоряжение свое сердце, чтобы боль обличения, спасительного
страха и стыда пред Создателем вычистила из него все скверное и непотребное,
обновила и преобразила его,– вот что по-настоящему трудно! Трудно отчаяться в
себе спасительным и богоугодным отчаянием, понять, что нет в нас ничего
достойного не только вечного блаженства, но даже и помилования на Страшном
суде, понять это и все равно не отпасть от спасительного упования на
неизреченную Божественную любовь. Трудиться над собой изо всех сил, выбиваясь
из этих сил, сознавая притом, что весь наш труд – ничто, и надеяться только на
Господа – вот в самых кратких словах тот узкий и тесный путь, идти которым, как
свидетельствует Сам Христос, решаются немногие[2].
