Как теперь понятны покаяние, пост, воздержание, молитва! Это
своего рода весла, которыми гребут, отталкивают от себя тяжелую воду, все
грубое, дебелое, все, связывающее свободу, с усилием отбрасывают от себя и
плывут, дальше и дальше уходят в беспредельную морскую даль. Отталкивают грубое
и тяжелое, чтобы перейти к тончайшему, далее видят еще более изящное и
прекрасное, простираются опять вперед, отвергают все, что препятствует, чтобы
подниматься все выше и выше. Вот где понятными становятся молитвенные воззвания
святого Исаака Сирина, с которыми он советует чаще всего обращаться к Богу: «Сподоби
меня, Господи, возненавидеть жизнь свою ради жизни в Тебе», «Сподоби меня,
Господи, действительно быть мертвым для собеседования с миром сим»[17]. И
стоит только нашей любви остановиться на чем-то конечном – и мы сели на мель!
Движение тут же прекращается, мы опять связаны, лишены возможности простираться
вдаль, опять влипли в плоскость, опять в душной клетке, смотрим на мир сквозь
стекло, и нас влекут в рабство. Итак, вхождение в область духовную и движение в
ней – это неизбежная борьба со своими привязанностями, отвержение
ограниченного, разных «любвишек» и «нежностей», но жажда любви огненной –
великого, преславного, вечного; жажда красоты не земной, относительной, всегда
с изъяном, а красоты неизреченной, вечной. Это-то и движет, и подгоняет в пути.
И начаток этой жажды есть в каждой душе, но не всякий понимает, где искать ее
утоления, где этот кладезь воды живой. А не понимая, он жаждущим оком жадно
взирает на «прекрасный и обильный водоем», лишь живописно изображенный на
плоскости стены, но жажды утолить не может.
Личность и монастырь
Когда я прожил в монастыре только год, пришлось ехать на
родину – в Абхазию, чтобы выписаться из родного города и получить законную
прописку в обители, что связано было со многими бюрократическими формальностями
и немалыми нервотрепками. Как только до прежних моих друзей донеслась весть о
моем прибытии домой, они поспешили приехать навестить, имея, видимо, в мыслях
предпринять и попытку отвлечь меня, если удастся, от моих намерений, то есть от
решения «извести свою молодую жизнь в монастырском заключении», как-то повлиять
и возвратить на круги «нормальной», «радостной», «полной утех» жизни. Наверное,
им, как и многим другим моим близким людям и знакомым, думалось, что я делаю
этот шаг от отчаяния или разочарования, что потерял здравый взгляд на мир, впал
в меланхолию или даже душевно заболел.
