«Девушке-подростку» Аделаиде, когда всё это начиналось, которая должна «блюсти себя», было уже девять полных лет!
Мама считала, что исключительно чередование методов домашнего терроризма, тотального контроля и шантажа могут привести к желаемой цели! «Я всю жизнь проработала в школе, – говорила она, – свору чужих детей воспитала, а свою никак не могу! Ну, не получается у меня! Ничего-о-о не получается! Подожди! Подожди, я сделаю из тебя шёлковую! Ты у меня по одной половице ходить будешь! Кровью умоешься! Я выбью дурь из твоей башки! Я тебя буду держать в ежовых рукавицах! Я ей: „Аделаидочка! Доченька!“ А она мне в ответ: „Гав! Гав!“ Я ей – „доченька!“ Она мне – „гав-гав!“ Я тебе так гавкну, сволочь такая!». Вот сейчас… сейчас она договорит с Олькиной мамой, положит трубку и повернётся к Аделаиде всем телом. Мама будет бить её кулаками по голове, плевать в лицо тёплой, дурно пахнущей слюной. Отец немного побегает вокруг них, что-то бормоча на турецком. Потом мама накричит на него и уйдёт на кухню. Соседка через стенку тётя Оля давно уехала в деревню. Лидиванна в больнице – у неё болит нога.
Сёмка станет в сторонку, поближе к стене, с живым интересом наблюдая за происходящим. Он что-то мурлычет себе под нос от блаженного удовольствия. Сейчас толстая, очкастая Аделаида будет снова громко орать и плакать, в надежде, что в очередной раз услышит соседка тётя Оля за стенкой и придёт маму успокаивать. Но она не придёт! Значит, мама, совершенно выбившись из сил, с грохотом упадёт в кресло и, подняв тяжёлую левую грудь, будет хвататься за место выше живота и ниже груди. Она закроет глаза и начнёт то глухо неразборчиво бормотать, то громко звать о помощи, настойчиво возвещая, что у неё «нет дыхания!!!», что «дыхание ушло!!!», оглушительно стонать, как не стонет никто другой на свете, требовать «валидол» под язык, горячую воду в грелке, горячую воду в таз на пол, чтоб «опустить ноги». Если «опускать ноги», то Аделаида знает, что надо с мамы снимать носки и, бережно взяв за ступни, помочь ей не промахнуться мимо таза, потому что у мамы глаза прикрыты, а по лицу блуждает неловкая, похожая на оскал гримаса святой великомученицы. Маминым ножкам горячо! Вообще-то она сама велела поставить около неё чайник с кипятком и поминутно доливать из него воду. Она вытаскивает ноги и старается ощупать ногами прохладные края таза. Но мама промахивается, ногой надавливает на край! Случайно, конечно… Вода льётся на пол, пропитывает ковёр, затекает под диван. Аделаида с папой и тряпками ползают по полу, под оглушительный стоны и вздохи мамы, собирают воду и выжимают её в таз. Тащят ковёр на просушку, снова лезут под диван… На маму уже нет времени смотреть, потому что вода растекается всё больше. Но маму это невнимание раздражает ещё больше! Зачем тогда это всё, если никто не видит и рядом нет ни души?!
