И мама начинала громко, очень громко в голос плакать, опрокидывала чай, и он, моментально пропитав пальто и диванную накидку, капал на пол…
Мамочка! – Сёма, видимо, только что заподозрив что-то неладное, прибегал из соседней комнаты. Он присаживался к маме и, когда она изредка открывала глаза, старался поймать её взгляд. Он пытливо всматривался маме в лицо и начинал хлопать мокрыми ресницами:
Мамочка! У тебя из-под пальто ножки высовываются! Тебе, наверное, прохладно? Давай поправлю! Мамулечка, тебе сильно плохо? Какой сыр принести? Тот, что на тарелочке? – и Сёма, принципиально не оборачиваясь в сторону сестры, опять испортившей «плян» до конца дня, упиваясь собственной значимостью, шествовал на кухню.
Да-а-а… принеси, мой хороший! Принеси, мой сыночка… – мама, охваченная негой, снова прикрыла веки… Иди сюда, поверни это проклятое пальто. Видишь, сволочь что сделала, теперь в этом место пятно останется. Единственное пальто у меня было, и теперь всё… всё теперь… мне даже одеть нечего… Ох, сыночка, сыночка… давай я немного подвинусь, а ты ложись ко мне в ноги… Полежи со мной. Может, мне лучше станет.
Воскресенье заканчивалось.
В понедельник вызывали участкового врача с бригадой, и она, сняв маме очередную кардиограмму, открывала ей безбрежный больничный лист, «бюллетень», как называла его мама. На работу мама выходила недели через две, три. К этому все привыкли. И директор школы, и коллеги, и участковый. Никто и никогда не приходил маму навещать. Даже заменяющая её периодически мама Пашеньки Середы. Она могла, проходя мимо, постучать в окно её спальни, спросить как здоровье и с плохо скрываемой радостью от ответа «Ох! Аннушка! Очень плохо!» бежать дальше на работу – заменять маму и получать дополнительные деньги за замену…
Папа очень жалел маму, когда она болела. Он любил с гордостью повторять:
– Мама у нас бална-а-ая!
Но сам болеть не любил совсем. Если вдруг он проговаривался, что у него «галава сэчас лопнэца» (голова сейчас лопнет) и Аделаида предлагала принести ему анальгин, папа всегда презрительно произносил одну и ту же фразу:
– Нэ хачу привикат к лэкарствам! (Не хочу привыкать к лекарствам.)
Когда бы он успел привыкнуть? Ему ж только предлагали выпить таблетку, чтоб не болела голова. Зато мама пила горстями и на виду у всех. Папа перед ней за это преклонялся.
Кроме уроков в школе, папа в спорткомплексе вёл группу гимнасток. Иногда по воскресеньям проводились соревнования, и папа брал их с Семёном собой. Мама всегда оставалась дома. Она такие мероприятия не уважала и никогда не посещала. Ей было неинтересно. «Вот если б меня пригласили в филармонию… – говорили она, поведя плечиком. – Кого я в том спортзале не видела?! И воняет там невыносимо! Василий! Там что, действительно не проветривают никогда? Такой спёртый воздух! Фуф!»
