Так мама могла говорить до бесконечности.
Папа обычно длительных бесед не водил. У него всё больше сводилось к мануальным навыкам… Дома его можно было видеть редко, так как он работал в две смены, тренером в спортзале, а после восьми ещё в вечерней школе. Если не было дождя или снега, всё оставшееся время он то что-то сажал, то делал скамейки перед крыльцом, то сапожничал. Он почти не смотрел телевизор и никогда не читал. Суббота со второй половины дня и целое воскресенье обычно посвящались «детям».
Утром Аделаида с Сёмкой просыпались в состоянии неземного блаженства. Не открывая глаз, Аделаида чувствовала, что на улице хорошая погода, знала, что в окно видна крыша беседки с чистыми, как умытыми, виноградными листьями и просвечивающее в её дырочки небо с яркими кусками похожих на ванильное мороженое облаков. Было всё это замечательно, потому что воскресенье – выходной, потому что светит солнце и отражается в трельяже радугой, и потому что… просто потому!
Они с Сёмкой, когда были маленькими, наперегонки бежали в родительскую спальню и залезали к папе и маме в постель. Аделаида пока добегала, за десять метров успевала остыть совершенно.
– Слушай, какая ты ледяная! – смеялась мама, отодвигая от неё свои ноги. – У меня от тебя нос заложило!
– Ура! – участвовал в их возне папа. – Сэвоня вихадной! Давайтэ составим плян! (Ура! Сегодня выходной! Давайте составим план!)
«Плян» Аделаиде виделся листом закрученного ватмана с красной ленточкой по экватору. По типу пиратских карт. Только поновее и побольше.
«Плян» составляли они втроём, визжа и перекрикивая друг друга. Мама в это время, приняв строгое выражение лица, молчала. В такие минуты о её присутствии, казалось, даже забывали, иногда, правда, говорили: «Нет, мама туда не пойдёт!» или «Мама же это не любит!».
Всё! – мамино терпение заканчивалось. Она дала им несколько минут полной воли, но всему есть предел. – Сколько можно с утра орать?! Я сказала: «Всё!», – командовала мама. – Хватит валяться! Надо вставать! Куча дел у каждого!
Они вставали.
До завтрака обычно относительно всё шло «по пляну»: умывание, ненавистное накрывание на стол и так далее. Что происходило во время завтрака, из-за чего у мамы начинало окончательно портиться настроение, что её раздражало, как подкрадывался «приступ» (так она ласково называла своё состояние), никто никогда не мог понять. Командой для отсчёта времени, отведённого на мамин «приступ болезни», являлось её заявление:
