Аделаида лежала в кровати, натянув под самый подбородок одеяло. «Он что, – гадала она, – вышел на балкон и там рассматривает свой подарок? Чего никого не позвал? А почему так долго? А! Он не хотел меня будить! Он, скорее всего, думает, что я сплю! Конечно, подарок ему понравился, и он теперь его внимательно рассматривает прямо на балконе, там ведь светлее! Стоит и молчит. Тогда я сама пойду первая!» – Аделаида надела тапки и пошла на балкон. По дороге, проходя мимо, она зачем-то заглянула в комнату, где стоял Сёмин диван.
Подарок, её такой замечательный подарок с вышитым парусником и серпом и молотом на борту и флаге лежал совершенно нетронутый, завёрнутый в глянцевые листы с большими буквами «Огонёк» именно так, так как она его там и оставила!
Однако Сёма, как позже поняла Аделаида, видимо, не был равнодушен именно к ней! Мало того, он начал делать вещи, которые Аделаида, как ни старалась, просто не могла себе представить – как это может быть?! Однако папа и мама, видно, знали, «как это может быть», знали какую-то тайну, или просто были умудрены жизненным опытом, потому что Сёмино поведение вовсе не казалось им каким-то особенным и непонятным. Они Семёну прощали всё, не ругали за шалости, даже самые идиотские, никогда не наказывали его, даже когда он был явно неправ. В таких случаях мама, чтоб показать свою беспристрастность и демократичность, обычно наказывала их обоих, дескать – мне всё равно, кто нехорошо поступил, в проступке виноваты «оба»! Или только Аделаида, или всегда «оба»! Именно так она и говорила, очень внимательно прослушав Аделаидины доводы и оправдания:
– Оба виноваты! Оба – говно!
Семён становился всё более чужим и замкнутым. Всё более холодным и тоскливым. Почему она должна была его обожать так же как и мама с папой, если ей не нравилось, как он себя ведёт?! Теперь он регулярно стал закладывать её маме. Иной раз, если уже несколько дней после маминых внушений Аделаида была «шёлковая», тише воды, ниже травы, ему становилось скучно. Тогда он придумывая что-нибудь «эдакое», за что был уверен – ей влетит по-чёрному. Он начал чувствовать себя «мужчиной» и «братом» в полном соответствии с канонами Города, и поэтому считал, что всё делается для пользы Аделаиды, для её же «хорошего воспитания».
Щели в подоконниках были огромные, в некоторых местах можно было ножом засунуть пол носового платка. Дома почти всегда зимой было холодно. Иногда папа из подвала приносил и ставил одну страшную электрическую печку. Она была самодельная, мощная и с открытыми спиралями. Наверное, она была похожа на настоящую бомбу. Её ставили посреди салона на два кирпича. Кирпичи стояли на полу, застеленном зелёным ковром с белой «капустой» и знаками «бесконечность». Из-за кирпичей и считалось, что загореться ничего не может, кирпичи ж «изолируют». А шнур проводили через всю комнату, коридор и включали с розетку в начале кухни. Все, кто ходил через коридор или подходил звонить, осторожно через него переступали.
