Я снова посмотрела на свое отражение в блестящих дверях, внезапно засомневавшись в своем внешнем виде. Мне будет прохладно на улице, но, к счастью, в офисе тепло, и появится возможность отогреться от мартовского холода. На мне были сапоги до колен с умеренной высотой каблука, в них удобно и тепло, когда придется много ходить пешком, инспектируя многочисленные станции метро. У меня с собой все нужные распечатанные файлы. Я была готова.
И при этом все еще напугана.
Приехав в лобби, я огляделась в поисках Найла, но его не пришлось долго высматривать. Он был позади меня, стоял рядом со стойкой регистрации, и – боже, помоги мне – потому что с перекинутым через руку пальто он в своем костюме выглядел прямо-таки порнографически.
– Ни фига себе, умеешь же ты носить костюмы.
Я произносила эти слова в уме сотни раз за последние месяцы. Тысячи. Я говорила их себе под нос, когда сталкивалась с ним в коридорах, и более чем одна моя порно-фантазия начиналась в общем-то с этой фразы. Но ни в одной из них он, сглотнув и пробежав взглядом по всему моему телу, не отвечал:
– А на тебе, подозреваю, все хорошо смотрится, – а потом не выглядел так, словно хотел забрать свои слова назад и застрелиться.
Что, простите?
В детстве у меня был экран для рисования. Я часами любовалась его красной рамкой и плоским серым экраном, выводила каракули, когда школьный автобус опаздывал, или развлекая себя по дороге домой. Большинство рисовали или играли в игры, я же была одержима написанием своего имени, совершенствуя свое искусство каллиграфии так, чтобы получалось, не глядя. Мама советовала мне порисовать что-нибудь другое, иначе я практически выжгу буквы на экране, если буду продолжать снова и снова писать одно и то же. И она была права.
Как бы сильно я ни старалась стереть написанное, призрачные контуры букв на экране все равно оставались.
Я знала, что сейчас будет так же: его слова отпечатаются в моей голове на весь день.
А на тебе, подозреваю, все хорошо смотрится.
Найл Стелла действительно так сказал? Я не спятила? Смогу ли я думать о чем-нибудь еще всю оставшуюся жизнь?
Когда я пришла в себя, оказалось, что он двинулся к выходу и почти скрылся из виду. Ускорив шаг, я вышла вслед за ним через вращающуюся дверь и повернула налево, на Пятьдесят Шестую улицу.
А на тебе, подозреваю, все хорошо смотрится.
– …хорошо? – сказал он, и я заморгала.
– Прости, что? – спросила я, стремясь попадать в ногу с его большими шагами.
